В этот день султан решил разузнать, как обстоят дела в его гареме. Для этого он призвал себе экономку валиде Афру-хатун. Поговорить непосредственно с матерью у Ибрагима всё равно бы не получилось, так как она гостила во дворце у Ханзаде. Оставалось только одно: узнать всё из уст "правой руки Кёсем-султан".
Афра явилась довольно быстро. Войдя в покои она почтительно поклонилась, и повелитель приступил к разговору. Хазнедар подробно рассказывала ему обо всём, что случилось за несколько дней, и по лицу султана было видно, что он весьма доволен положением дел.
   - Очень хорошо. - заключил Ибрагим, садясь за стол, на котором лежал раскрытый Свод Законов. - Если тебе больше нечего мне сказать, ступай.
Но экономка не двигалась с места. Она стояла, слегка переминаясь с ноги на ногу, словно обдумывая важное дело. Наконец её старые глаза взглянули на падишаха с тревогой, и она заговорила более взволнованно:
   - Есть ещё одно дело, государь... - начала женщина, но язык плохо слушался её. Было заметно, как она нервничает. - Накануне в гареме произошла крупная ссора между нашими госпожами.
Ибрагим встал. Только этого ему сейчас не хватало.
   - Что твкое? - быстро чпросил он. - Неужели валиде с кем-то поссорилась? Её кто-то оскорбил?
Хазнедар-уста покачала головой, и у падишаха отлегло от сердца. Будь его догадка верной, он бы сравнял гарем с землёй и глазом не моргнул. Но всё-таки что именно могло случиться, о чём он, султан, узнаёт последним?
   - Махиэнвер и Турхан-султан хазретлери сильно повздорили. - выдохнула Афра. - Махиэнвер-султан сазала нелицеприятные вещи о шехзаде Мехмеде и о его матери, так что Турхан-султан вынуждена была двть отпор.
Ибрагим слушал, а сам с каждым словом хмурился всё сильнее. Никто не смел непочтительно отзываться о матери старшего наследника. Он знал, какой горячий нрав у Махиэнвер, но не предаолагал, что она зайдёт в своей дерзости так далеко. Но надо было выслушать всю историю спокойно. Он совладал с гневом и спросил:
  - И каким же образом?
  - Турхан-султан дала ей пощёчину и больше ничего. Она не собиралась вступать с ней в дальнейшую перепалку. Но госпожа Махиэнвер этого так не оставила. Она сказала... прости Аллах... сказала, что теперь Турхан-судтан не жить на этом свете.
Дальше она не договорила. Султан поднял руку, повелевая замолчать.
  - Пришли ко мне Махиэнвер и возвращайся к своим делам. - как можно спокойнее произнёс владыка османов, усаживаясь на прежнее сесто. Хазнедар поклонилась есу вторично и вышла за двери.

Султан поднялся навстречу своей хасеки, но не для того, чтобы приветствовать, так как он делал это всегда. Сейчас для тёплых слов на его языке совершенно не было места. Вместо них там были обвинения и упрёки. Мужчино взглянул на Махиэнвер так гневно, что от его взора камни бы рассыпались в пыль. Руки сжались в замок, уголки губ опустились. Видно было, что падишах очень сердит.
   - Теперь рассказывай, - начал Ибрагим спокойно, но строго, - что произошло между тобой и Турхан? Как ты осмелилась оскорбить моего старшего сына и его мать?
Махиэнвер стояла и молчала. В этот раз султан решил не допустить, чтобы гнев перерос в приступ, поэтому изо всех сил старался держать себя в руках. Только глаза выдавали его состояние. Он смотрел на свою Махиэнвер и не понимал, кто перед ним стоит? Изысканную и умную султаншу словно подменили в одну секунду. Сейчас перед падишахом стояла не султанша, даже не женщина, а какое-то злое и дерзкое существо, раздавить которое считается великим подвигом. Ибрагим вспомнил слова одного дервиша, который встретился ему во время выезда в окрестности Стамбула. Старый, весь ссохшийся человек в белом, похижий на самого Хаджи Бекташ-и-Вели, шёл навстречу османскому правителю, опираясь на суковатый посох. Когда они поравнялись, дервиш сказал, что недуг султана - это кара за грехи его матери, но он же способен довести до Рая его обладателя, если тот не даст безумию овладеть им. А ещё старик говорил, что будто бы у всякого деяния есть своя печать. Только взгляни на человека - и сразу увидишь его дела. Всё отражается на нашем лице - и хорошее, и плохое. Эти речи накрепко запали в сердце владыки. Весь день после этой встречи был мрачен, и хотя воздух в черте столицы был свеж и располагал к веселью, яибрагим пребывал в удручённом состоянии, словно чувствуя скорую смерть. А сейчас слова старого праведника нашли своё полное подтверждение: вся чернота поступков Махиэнвер проступила на её лице. Внешне она всё та же, столь же красива и изящна, так же держит себя, но грех уже запятнал её кожу.
   - Разве ты не знаешь, что следует за такие слова? Молись, чтобы я не лишил тебя жизни, хатун!  Ты недостойна своих детей, которыми когда-то осчастливила меня, так и знай.
Правитель не на шутку рассердился. И хотя он пытался не терять самообладание, в чертах его лица появились первые признаки подступающего сумасшествия. Ибрагим всё искал, чем бы заглушить его, хотел вспомнить что-то радостное, связанное с красавицей Махиэнвер. Наконец одно воспоминание заставило великого турка поколебаться в своих намерениях. Перед его мысленным взором нарисовалась комната хасеки-султан, просторная и светлая. На постели сидит Мвхиэнвер, держа на руках двух малюток, Орхана и яатике.  Нежный голос новоиспечённой матери, которая с такой любовью напевала малютком старую колыбельную песню, вывел яибрагима из полусумасшедшего состояния. Как он может казнить обладательницу такого дивного голоса?  Может быть, она исправится и вновь станет его любимой, его несравненной?
   - Я отправляю тебя в Эдирне. Собирайся. Завтра утром ты уедешь отсюда. Надеюсь, это послужиь тебе хорошей наукой.

Настроение Айшехан в этот день оставляло желать лучшего. С самого утра её супруг, Мустафа-паша, был не в духе, и предчувствие ссоры витало во дворце. Поэтому султанша решила укрыться от скандалов в Топкапы. Долгие и тёплые разговоры с матерью немного успокоили взволнованную женщину, и Айшехан вышла из покоев валиде в гораздо более приподнятом настроении. Чтобы довершить радость, госпожа решила навестить кого-нибудь из жён брата.
- К кому бы мне отправиться, Седеф-калфа? - словно бы между прочим спросила дочь Кёсем.
Седеф улыбнулась. Ей очень хотелось, чтобы её повелительница вновь сияла счастьем и покоем, а сделать это могут либо Турхан, либо Махиэнвер-султан. Но тут Айшехан словно угадала мысли своей верной служанки, произнеся:
- Пойду к Махиэнвер. Давно я Орхана и Атике не видела, очень по ним соскучилась.
Калфа просияла.
- Верное решение, госпожа. Махиэнвер-султан рассеет Вашу тоску окончательно, я не сомневаюсь.
- Ступай в гарем, Седеф. - сказала султанша, обернувшись к калфе. - Ты там не чужая, увидишься со знакомыми, да и послушаешь, кто о чём говорит. А я уж сама к ней наведаюсь.
И женщина, развернувшись направилась к комнате, где жила Махиэнвер с детьми.
Перед покоями стояли две новые девушки. Айшехан не видела их прежде в свите своей золовки. Одна была с длинными чёрными кудрями до самого пояса, в светло-розовом наряде, перехваченным тяжёлым серебряным поясом. Другая тоже была темноволосой, но они были не так пышны и длинны. Госпожа с любопытством оглядела новых придверниц, а затем обратилась к ним.
- Раньше я вас не видела в свите у госпожи. Откуда же вы взялись?
Одна из наложниц приподняла свою хорошенькую головку, и Айшехан увидела её белое бесхитростное личико.
- Махиэнвер-султан изволила взять нас к себе два дня назад. - почтительно прозвучал ответ.
- А сейчас ваша госпожа у себя? - мягко поинтересовалась женщина.
- Да... - робко подала голос вторая рабыня. - Но Махиэнвер-султан не велела никого впускать.
Айшехан изумилась. Прежде хасеки была более открытой и ласковой.
- Вот как... и даже меня она не примет? - улыбнулась султанша. Девушки переглянулись. - Пустите-ка меня к ней, девушки. Я соскучилась по племянникам и по ней. - с этими словами султанша подошла к дверям и собственноручно отворила их.

Айшехан вступила в комнату Махиэнвер и застыла от ужаса. Хозяйка покоев лежала на полу с запрокинутой головой. В лице ни кровинки, рот слегка приоткрыт, но самым страшным было то, что изящная шея султанши была обвязана скрученной в жгут накидкой, концы которой были зажаты в её руках. Вокруг не было ни души. Женщина пришла в такой ужас, что готова была кричать и плакать, но побоялась потревожить детей...
"О, Аллах, а где же дети?... Маленькие Орхан и Атике, где они?" - палючей искоркой зажглось в мыслях у Афшехан. Она стала в одиночку поднимать Махиэнвер с пола, одной рукой придерживать её, а второй - развязывать жгут, но тот словно прирос к нежной коже, к тому же нужно было разжать султанше руки и выпустить концы накидки. Айшехан попыталась это сделать, но тонкие пвльцы намертво сжали и скомкали дорогую ткань. Выхода не было, и дочь Кёсем начала кричать, зовя на помощь.
На выручку прибежали две рабыни из смежной комнаты. Увидев, что стало с их госпожой, они перепугались насмерть, а Айшехвн накинулась на них, как ни на кого прежде:
  - Где же вы были? Почему госпожу одну оставили? Смотрите, что с ней! Аллах вас покарает!...
Девушки, ещё никогда не видевшие Айшехан-султан в таком гневе, испугались ещё пуще. Одна из них залепетала:
  - Махиэнвер-султан как только пришла, велела нам подать ей любимую накидку и оставить одну.
  - Да-да... - сквозь слёзы подтвердила другая. - Госпожа сказала, что собирается помолиться, мы поверили, забрали деток и ушли.
Айшехан в бессильном негодовании закрыла лицо руками. Ладони её быстро стали влажными от слёз.
  - А чтоб вас громом побило... - сказала султанша. - Бедные дети, как же они теперь без матери? Она уже не дышит! - и снова крикнула на девушек: - Помогите хоть накидку снять!
Рабыни в четыре руки проворно освободили шею хасеки-султан, стараясь не поднимать голов и не смотреть в остекленевшие глаза, как им казалось, уже скончавшейся госпожи. Айшехан помогала служанкам, как только могла. Наконец накидка была откинута всторору, и взору трёх женщин предстало страшное зрелище: шея Махиэнвер, ещё так недавно белая, изящная, словно у вольного лебедя, стала сине-багровой, налитой страшным свинцом. Одна из служанок метнулась в другую комнату и вернулась с маленьким зеркальцем. На всякий случай она решила преставить его ктносу султанши, и тут...
  - Слава Аллаху, Махиэнвер жива! - воскликнула Айшехан, увидев, что зеркальная поверхность затуманилась от испарины. - Да не стойте вы, как истуканы, бегите за лекарем!
Девушки повиновались. Когда пришла лекарша, Айшехан вкратце рассказала ей всю ситуацию, и та приступила к делу. К носу хасеки была приставлена ароматическая палочка. Махиэнвер закашлялась и вскоре очнулась. Глаза стали глядеть осмысленно, но лицо и губы всё ещё были обескровлены. Врачевательница велела рабыням положить госпожу на постель поудобнее, поэелала хасеки скорейшего выздоровления, низко поклонилась и ей, и Айшехан-султан, и только после этого покинула роскошные покои.

Султанша молилась. Так горячо и искренне она ещё не просила Всевышнего. Ей было жаль своих племянников, ибо если из мама умрёт, то некому будет воспитать их. Айшехан плакала, слёзы капали на ладони, губы беззвучно шептали священные слова.  Слабый голос Махиэнвер оборвал молитву на полуслове. Айшехан вздрогнула: больная пришла в себя. Она была по-прежнему бледна и неподвижна, но с сухих губ слетали возгласы недоумения и недоверия.
Султанша тихо взяла невестку за руку. Белые, обескровленные пальцы не шевелились, и Айшехан забеспокоилась: а что, если Махиэнвер всё равно отойдёт в мир иной? Нет, нельзя этого допустить, она будет жить. Сердце Айшехан болезненно сжималось при взгляде на красавицу-хасеки, которая сейчас находилась на тоненьком мосту между жизнью и смертью. Один неверный шаг, и...
  - Лежи, лежи, тебе нельзя вставать, дорогая... - ласково, словно к родной сестре, обратилась Айшехан к своей невестке. - Слава Аллаху, ты жива, я так боялась за тебя...
Но следующие слова потрясли Айшехан до крайности: с чего это Махиэнвер велит девушкам укладывать вещи? Куда она собирается ехать в таком состоянии?... Сестра султана не могла взять в толк, что происходит, но понимала, что сейчас Махиэнвер просто-напросто опасно отправлять куда-либо. Поэтому госпожа властно остановила девушек, которые уже, было, кинулись исполнять повеление хасеки.
  - Оставьте, девушки. Махиэнвер-султан никуда не уедет, я не позволю. Вы видите, что она очень слаба? И вообще, зачем ей уезжать, когда здесь, во дворце, её семья?
Служанки пожали плечами. Одна из них промолвила:
  - Мы и сами толком ничего не понимаем, госпожа. Махиэнвер-султан вернулась от повелителя такая расстроенная, мы не стали её беспокоить.  Кто мы, чтобы спрашивать её о случившемся. Да если бы и спросили, она бы всё равно ничего нам не рассказала.
Айшехан вздохнула: к сожалению, девушки были правы. Отважься они на расспросы, Махиэнвер или прогнала бы их прочь, или же пропустила их слова мимо ушей. Эта женщина всегда была очень скрытной и недоверчивой, хотя такие качества имелись у всех жён брата. Без исключения. Но что плохого будет, если сама Айшехан попытает у Махиэнвер, что произошло в покоях повелителя? Ей, султанше по крови, ничего за это не быдет.
  - Ты мне была всегда как сестра, Махиэнвер. - начала Айшехан, ласково гладя по руке невестку. - Никогда я не была к тебе несправедлива, всегда только добра тебе желала. Откройся мне, родная, что произошло между тобой и Ибрагимом? Я ведь не такая гневливая, как мой брат, всё пойму и посоветую, как быть. Ясно же, что ты решилась на самоубийство не случайно, что тебя гложет смертная обида.
Слова Айшехан достигли своей цели: из глаз Махиэнвер выкатились две крупные хрустальные слезы, но она по-прежнему молчала.

Сердце Айшехан сжалось в комок. Слова Махиэнвер так поразили её, что во всё продолжение рассказа она не то что сказать что-нибудь - даже дышать не могла. Чуткая и добрая от природы, Айшехан болела душой за каждую из невесток, относясь к ним, как к родным сёстрам. Слёзы начали душить её изнутри, и наконец султанша не выдержала, дала им волю, беззвучно заплакала и молча обняла Махиэнвер. Как она может её утешить, какой совет дать, чем порадовать? Даже если бы она знала, чем, всё равно не смогла бы - слёзы мешают. Какое-то время женщины сидели молча, крепко обнявшись, в покоях стояла непроницаемая тишь, айшехан порывисто дышала, но по-прежнему не могла говорить от переизбытка чувств. Наконец, когда они несколько отхлынули от сердца, речь вернулась, и Айшехан зашептала:
  - Пожалуйста, не говори больше о смерти, моя дорогая... Что будет с твоими детками, как им будет житься, если их мама уйдёт раньше времени? Нельзя, Махиэнвер, Аллахом заклинаю, больше ни слова о смерти, ты будешь жить на радость нам. Повелитель тебя очень любит, верь мне. Ты же знаешь его сердце, какой огонь в нём пылает. Постарайся усмирить это пламя, будь рядом с ним, признай свою ошибку. Турхан тоже неправа, и мой брат тоже ошибается: зачем отказываться от тебя?... Я помогу тебе, Махиэнвер, доверься мне. Повелитель увидит, что он ооже неправ, отсылая тебя. Оставайся хдесь, не оставляй Орхана и Атике одних, без любви и ласки. Никто не сможет им заменить такую маму, как ты, слышишь?
Айшехан говорила, а сама ни на секунду не выпускала Махиэнвер из объятий, чувствуя, что новые слёзы, ещё горше, ещё жгучее, подступают к глазам, вот вот закроют все туманом, вот-вот вырвутся на волю. Но надо быть сильной, чтобы утешить другого, а потому Айшехан смогла удержаться, голос её был таким ласковым, таким доверительным, что Махиэнвер успокоилась и даже улыбнулась. Отрадно было видеть хасеки такой, как прежде, хотя та была ещё истощена переживаниями.
Султанша поднялась. На полу лежала накидка, та самая, Которой Мвхиэнвер хотела убить себя. Ткань поражала своей красотой, струилась под изящными пальцвми Айшехвн, шелестела: "Надень меня, надень, погляди, как я хороша, как заиграют мои узоры на твоей головке, ты станешь еще краше!" Эта вещь чуть не стала причиной гибели хасеки-султан, любимой женщины падишаха, нежной матери его детей... Айшехан приблизилась к очагу. Огонь в нём полыхал, хотя в покоях было не холодно и так. Взмах- и чудесная накидка уже оказалась в объятиях оранжевого злодея, который превращвл её в угли. Золотая парча и языки пламени, так красиво и так печально... Но печально ли? Теперь у Махиэнвер не возникнет мысли о самоубийстве.

Ибрагим сидел за письменным столом и читал протокол последнего заседания дивана, на котором он не присутствовал. Слова некоторых пашей вселяли в сердце султана беспокойство, и не напрасно. Среди янычар нашлись смутьяны, которые недовольны задержкой жалования, стамбульский кадий заявляет о том, что в городе возросли нарушения законов, и всё это прыгало перед глазами повелителя чёрной вязью. Он чертыхнулся, когда отворилась дверь, и привратник с поклоном доложил о приходе Айшехан-султан. Ибрагим просиял: он давно хотел поговорить с сестрой, но всё никак не было времени. В последнее время султан всё больше и больше уходил втразгул, из-за чего мало внимания уделял государственным делам и своей семье.
  - Айшехвн, моя прекрасная серна! - такими словами встретил сестру Ибрагим, заключая её в крепкие объятья. - Как ты себя чувствуешь?
И он воззрился на неё так пристально, словно намеревался изыскать в её глазах ответ на самые важные вопросы.  Но к сожалению, в очах его ненаглядной Айшехвн были только туман и печаль, сама же она стояла бледная, даже серая, и беспокойство повелителя утроилось, даже учетверилось. Он знал, что сестра обладает далеко не самым крепким здоровьем, и что её нужно беречь и любить. Владыка османов бережно усадил Айшехан рядом с собой и вновь взглянул ей в очи, и Ибрагиму совсем не хотелось отворачиваться, словно бы он любовался на них в последний раз. Он видел, что сестру что-то гнетёт, но не мог понять причину.
  - Ты уже слышала дурные вести? - вдруг начал Ибрагим, думая, что причина такого настроения, возможно, кроется в последних событиях Стамбула. - Моя столица увязла в преступности и непочтении к священным законам, янычары близки к бунту...
Султан вовремя прервал речь, увидев, что Айшехвн содрогнулась от ужаса. Да, зная ее впечатлительность, не следовало говорить о таких вещах в упор. Впрочем, еще до этого она была печальна, значит, её удручает нечто иное. Знать бы, что...
  - Я скоро положу этому конец. Пора напомнить им, всему Стамбулу, всей Османской Империи и всему миру, кто я и что значит моё слово...
И тут падишах вновь задумался: его слово, действительно, значит очень много, но супротив слова матери оно весит столько же, сколько песчинка супротив слитка золота. Кисмет-ага часто уведомлял своего господина, что валиде Махпейкер Кёсем-султан тайно встречается с членами совета с целью установить равновесие в государстве. Каждый раз, слушая эти вести, османский властелин мрачнел и темнел лицом, делаясь похожим на насупленную серую тучу. Значит, валиде, а не он, держит в своих руках верховный совет... Так не могло продолжаться.
За всеми этими мыслями пвдишах практически забыл о присутствии сестры. Он встряхнулся, обернулся на нее и увидел слёзы на её бледных щеках.
  - Айшехвн моя... Заклинаю Аллахом, поведай, что тебя печалит? - и он крепко обнял её, при этом поцеловав в лоб.

Швластелин Османоы нахмурился. Поначалу вопрос сестры о Махиэнвер ему совсем не понравился, но чем больше Айшехвн говорила, тем сильнее Ибрагима обуревало сомнение в собственной правоте. Он припомнил рассказ о случившемся в гареме, вспомнил и то, что Турхан, женщина, первой родившая ему наследника, завязала склоку. Мкжду тем слова Айшехан вызывали перед глазами образ Махиэнвер с парчовым платком вокруг шеи, он прямо видкл, как с её прекрасного лица сходит румянец, как застывает и стекленеет взгляд, слышал, как останавливается дыхание... Этого хватило для того, чтобы падишах окончательно начал колебаться.
"Может, сестра права...  - мысленно рассуждал он. - Турхан следовало бы тоже наказать за неподобающее поведение. Да, Махиэнвер нельзя отсылать, я чувствую, что Айшехан всё рассказывает, как есть."
Ибрагим сидел молча, слушал слова своей красавицы-сестры, а сам внутренне молился, чтобы Всевышний, наконец-то ниспослал мир и лад в его гарем. Пусть шаткий и хрупкий, пустьнедолгий, но всё-таки мир.
- Что ж... - наконец произнёс султан, глухо вздыхая, - я достаточно услышал. Сейчас я пойду в сад, немного пройдусь, соберусь с мыслями и скажу своё решение, Айшехан. Будь уверена, на сей раз оно будет верным и пойдёт на благо всем. В том числе и самой Махиэнвер.
С этими словами падишах встал, неспешно прошёлся по собственным покоям, словно разминая затёкшие руки и ноги, потом подошёл к окну. Там во всю царствовала поздняя весна. Зелень била в глаза, заставляла щуриться, несмотря на то, что солнце уже клонилось к закату. Правитель подошёл к дверям, трижды стукнул, и когда чауш капыджи открыл, он замер на месте. Перед дверями стояла Махиэнвер. Его Махиэнвер, которая чуть не лишилась жизни - сперва по султанской воле, а после от нестерпимого отчаяния. Султана звали безумцем, но на зрение он никогда ещё не жаловался, поэтому нездоровая бледность лица, а так же красная широкая отметина на шеи, чать которой виднелась из-под платка, не укрылись от проницательного взора государя. Все трое молчали, ибо были удивлены один не меньше другого. Наконец, вид Мвхиэнвер окончательно убедил Ибрагима в правоте сестры, и он, нахмурившись, произнёс (не с гневом, а с беспокойством и даже с едва улавливоемой... любовью в нарочито грозном тоне):
  - В чём дело, Махиэнвер? Как ты могла встать с постели в таком состоянии! Моя султанша, моя хасеки, подарившая мне прекрасных детей, должна быть здоровой... - с каждым словом голос султана смягчался, становился тише и ласковее. Судя по просиявшему личику Айшехвн, у неё не оставалось уже сомнений в том, что повелитель простил свою хасеки, хотя ещё не говорил этого. А Ибрагим взял за руку Махиэнвер и провёл ее в покои. Все уселись на диван, и султан продолжил:
  - Скажи мне, зачем ты пришла сюда? Тебе надо поправляться и набираться сил, Махиэнвер. Ответь, зачем понадобилось рисковать своим здоровьем. Я отправлял тебя не в Эски Сарай, а в Эдирнский дворец, причём не навсегда. Однажды ты бы всё равно вернулась сюда, не сомневайся. Как бы я мог лишить Орхана и Атике родной матери, м?
С этими словами повелитель протянул руку и погладил женщину по щеке. Та смутилась окончательно, две крупные слезы выкатились из её больших глаз. Сердце Ибрагима оттаяло окончательно.

Чуткая от природы, Айшехан была тронута желанием Махиэнвер помириться с Турхан. Вероятность того, что это может быть подспорьем для новой интриги, султанша отметала начисто. Нет, она прекрасно знала правду, что между двумя такими властными хасеки просто не может быть ровных отношений, просто женщина старалась привнести в сумбурную гаремную жизнь капельку искренности, тепла и уюта. Не дожидаясь, когда Ибрагим выскажет своё мнение, Айшехвн встала и, подойдя к Махиэнвер, подняла её с колен. Хасеки бил озноб, и добросердечная сестра падишаха обняла её за плечи.
  - Дорогая, разве повелитель может отказаться от тебя, а уж тем более казнить? Ты очень испугалась за детей, за свою любовь, и я прекрасно понимаю... Слава Богу, что я успела вовремя, иначе твои детки остались без такой замечательной матери, как ты. Пойми, Махиэнвер, наши жизни принадлежат повелителю, но ведь он никогда не поднимет руку на свою семью, слышишь?
Махиэнвер по-прежнему не отвечала, да в сущности, ответа и не требовалось. Айшехан просто пыталась донести до неё, что ей ничего не грозит, что она может вздохнуть спокойно и что её здесь любят, что бы она ни думала.
  - Что касается Турхан... Она тоже неправа, тоже совершила ошибку. Я обязательно поговорю с ней. Помиритесь, и пусть это недоразумение забудется, как страшный сон...
Айшехвн умолкла. Памятуя о том, что во дворце тысячи ушей и глаз, она опасалась, что сегодняшнее происшествие дошло до валиде. Султанша знала, как мать относится к каждой из невесток, и ей было прекрасно ведомо, что с Махиэнвер они не в ладах. Что-то подстазывало Айшехан, что валиде была бы рада смерти своенравной снохи, и чтобы внуки не тосковали по матери, приставила бы к ним воспитателей и кормилиц. Но такой поворот событий не радовал султаншу, которая своим характером была совершенно непохожа на мать.
  - Прошу тебя, Махиэнвер, не рассказывай никому о случившемся. Особенно валиде этого знать не должна - для неё это будет страшным ударом. Дети должны расти, видя рядом свою маму. Завтра ты помиришься с Турхан. Вы одобряете, повелитель?