Шехзаде Эмир проснулся на рассвете. Солнце только-только начало вставать из-за горизонта, бросая первые робкие лучи на просыпающиеся улицы Стамбула. Шехзаде было легко и радостно на душе. Буйная энергия его бурлила в юном теле, стремясь найти выход, шехзаде хотелось сделать что-нибудь особенное. Ему отчего-то казалось, что сегодняшний день принесёт ему какие-то новые впечатления, он и сам не мог дать себе полного отчёта в том, почему он так думал. Шехзаде быстро оделся и вышел из своих покоев. Стража, при виде его, почтительно расступилась, давая ему дорогу. Шехзаде Эмир не знал, что именно он хочет сделать и куда направляется. Подумав немного, он решил, что его брат султан Мехмед, скорее всего, уже занимается государственными делами, и потому не сможет принять его и поупражняться с ним в стрельбе из лука. Шехзаде Орхан, должно быть, ещё не проснулся. Шехзаде Алемшах, с которым они любили подолгу ездить верхом, скорее всего, уже спозаранку пропадает в конюшне, возле своего любимого Арслана, которого он любил больше, чем всех остальных лошадей.
И тогда шехзаде Эмир решил навестить свою матушку, Шивекар-султан, которая всегда рада видеть его и уж наверняка не откажется принять его. С этими мыслями он быстро направился к покоям Шивекар-султан. Стражник на вопрос, может ли матушка принять его, почтительно ответил, низко поклонившись:
- Шивекар-султан у себя, шехзаде, но у неё сейчас Рукийе-калфа. Подождите здесь, я скажу госпоже о том, что вы пришли.
Не успел стражник договорить, как двери в покои отворились, и из них вышла Рукийе-калфа, которая поклонилась шехзаде Эмиру, остановив на нём короткий, но внимательный взгляд, и пошла в сторону гарема. Шехзаде не придал этому никакого значения [мало ли, что нужно главной казначейше гарема] и вошёл в покои.
- Доброе утро, матушка! Я вижу в ваших глазах радость. Неужто Рукийе-калфа принесла вам какую-то радостную новость?

Отредактировано Шехзаде Эмир (2015-10-04 09:07:33)

Шехзаде Эмир взирал на мать с непониманием. О чём она говорит? Почему это вдруг понадобилось ей сменить его наставника? Эркин-ага очень славный учитель! Шехзаде всегда нравились их занятия с этим янычаром, потому что они проходили всегда весело и интересно. Эркин много рассказывал Шехзаде о своих завоевательных походах в далёкие страны во главе с самим повелителем, рассказывал о повседневной жизни в янычарском корпусе. Эркин обладал великолепным чувством юмора, да и смех у него был заразительным, так что такие беседы очень часто заканчивались тем, что шехзаде чуть не падал со смеху от рассказов янычара. Однако бывали моменты, когда Эркин-ага был недоволен своим учеником, сердился и хмурился. И тогда лицо его делалось хмурым и мрачным, лоб прорезали мелкие складки, но одна из них, самая глубокая и резкая, пугала шехзаде больше всего. Он знал, что если Эркин так сердится, значит его что-то заботит, какие-то внешние обстоятельства. Раньше подобные случаи повторялись достаточно часто, в такие дни Эркин делался просто несносен. И хотя у шехзаде находилось отличное средство, чтобы поставить своего зазнавшегося учителя на место, напоминая ему, кто стоит перед ним и что будет, если янычар перегнёт палку, шехзаде всё же старался выполнять всё, что говорил Эркин неукоснительно. Но после таких напоминаний шехзаде Эмира янычар сразу же становился мягким и покладистым, кланялся и приносил свои извинения за проявленную дерзость по отношению к шехзаде. В такие минуты Эмир был горд и доволен собой, ведь он приструнил грозного янычарского агу, который держал в страхе весь Стамбул и прилегающие к нему окрестности, и сумел поставить его на место.
Однако шехзаде Орхан, который также принимал участие в этих занятиях, охлаждал пыл шехзаде Эмира, говоря ему, что он хотя и шехзаде, но всё же не стоит забывать, что он не единственный и у него есть братья, с которыми нужно считаться и прислушиваться к их мнению. А ещё Орхан говорил о том, что ему, Эмиру, не стоит надеяться на восшествие на престол, так как султан Мехмед, их царственный брат [да хранит его Аллах] будет ещё долго стоять во главе Османского государства. Шехзаде Эмиру такие речи были неприятны и даже обидны. Он и не думал о престоле, не думал свергать собственного брата, пусть даже и не родного. После подобных слов Эмир говорил Орхану:
- Да тебе и самому далеко до восшествия на престол. Ты даже не сможешь удержать в своих руках османскую корону, а уж об империи – и говорить нечего!
На это Шехзаде Орхан всегда обиженно отвечал, надув губы:
- А разве ты смог бы? Ты ведь даже не можешь усидеть в седле моего буйного Арслана, а уж на османском троне ты и пяти минут не просидишь!
Шехзаде Эмира всегда задевало то, что Орхан при любой возможности попрекал его тем, что у него не получается приручить любимого коня Орхана, который слушался только своего хозяина. Бывали случаи, когда во время прогулок верхом Орхан подшучивал над своим юным и неопытным братом, говоря ему, что Арслана ему заполучить не удастся. Конь давал шехзаде Эмиру сесть на него, но в следующую секунду начинал взбрыкивать, пытался сбросить с себя седака, и часто такие прогулки заканчивались падениями и многочисленными ушибами. А Орхан смеялся своим ужасным, противным смехом, который, как казалось шехзаде Эмиру, мог вывести из терпения кого угодно. Но часто в такие споры вмешивался Эркин-ага, он кричал на обоих шехзаде, яростно размахивая своим ятаганом и пронзая их своим острым взглядом, от которого братьям становилось не по себе, и тут уже оба они утихомиривали разбушевавшегося янычара. А потом через некоторое время все трое разражались самым беззаботным смехом, веселясь от того, что дело, ещё недавно могущее перерасти в драку, кончилось так мирно. И вот теперь матушка говорит, чтобы Эмир прекратил заниматься с Эркином-агой?
Однако нужно было что-то отвечать на вопрос матери, и шехзаде Эмир робко проговорил:
- Ах, матушка, я вас не понимаю. Мне кажется, все ваши страхи относительно Эркина-аги напрасны. Он хороший учитель и прекрасный наставник, я хотел бы остаться под его опекой.
Шехзаде Эмир замолчал, не в силах выдержать строгий взгляд матери, которая жестом остановила его, давая тем самым понять, что теперь будет говорить она.

Шехзаде понравилась эта мысль. Он уже давно не заглядывал к Сулейману, хотя раньше подолгу беседовал с ним на самые разнообразные темы. Иногда они вместе с Сулейманом по целым дням прогуливались по саду и рассуждали об искусстве, философии, читали стихи известных поэтов востока. Иногда они садились под раскидистым деревом, в тени которого так приятно было отдохнуть в жаркие дни, Сулейман приносил с собой Коран, а иногда [упаси Аллах, увидит кто-нибудь] даже Библию, и они вдвоём всматривались в пожелтевшие от времени страницы, постигая тайную науку древности, понятную лишь немногим. Эмиру нравились эти беседы с Сулейманом, они давали ему богатую пищу для размышления, свободный полёт фантазий. Они освежали его душу, словно капля хрустально чистой и свежей воды в знойный полдень. И он снова и снова искал этих встреч, чтобы вместе с братом лишний раз поговорить о чём-нибудь, пусть даже о малейших незначительных пустяках, о которых, уж кажется, и говорить не стоит, настолько они мелочны и бесполезны. Нельзя сказать, чтобы шехзаде Эмир был набожным, скромным и застенчивым человеком, напротив! В беседе с любым человеком, пусть даже совсем простым, не из османской династии, он умел находить что-то лично для себя, умел выбирать те мысли и идеи, которые бы пригодились ему для дальнейшего его развития. Таким образом, с шехзаде Сулейманом он мог спокойно беседовать о высоких материях, философских учениях и направлениях, с шехзаде Орханом они долго рассуждали о военных компаниях, ходе сражений на суше и на море, экипировке и муштре, о различных способах стрельбы из мартир и пушек, о тактике ведения ближнего и дальнего боя и способах перегруппировки войск во время длительной осады и штурма крепости. С султаном Мехмедом у Эмира были очень хорошие, тёплые отношения. Мехмед часто рассказывал Эмиру о том, что происходит теперь в Европе, в странах неверных гяуров, которые, хотя и варвары, однако всё же иногда что-то смыслят в человеческой жизни и даже находят смелость в ней разбираться. Они часто спорили с Мехмедом, склонившись над картами. Повелитель часто прислушивался к мнению своего младшего брата и никогда над ним не смеялся и не подшучивал. С шехзаде Мурадом они общались меньше, но зато Эмиру нравилось смотреть, как Мурад рисует. Шехзаде Мурад обладал отличными способностями художника, его наброски, сделанные на скорую руку, его законченные работы и даже просто его идеи, которыми он тайком делился с некоторыми из братьев, вдохновляли Эмира. А ещё шехзаде Мураду нравилось смотреть, как проходят тренировки и учения в янычарском корпусе, и он часто брал с собой шехзаде Эмира, который тоже с интересом смотрел на всё это. Матушка очень часто не одобряла этих его прогулок, она вообще многого не одобряла, даже его бесед с Сулейманом и Орханом. Однако Эмир старался не поддаваться этому влиянию со стороны матери, хотя безумно любил и почетал её.
И вот теперь, находясь в покоях матери, шехзаде Эмир подумал, что не плохо было бы пригласить Сулеймана и Эсму на ужин. Эсма была весёлой, говорливой девчёнкой. Эмира часто забавляла её кажущаяся детская наивность и непосредственность в обращении с ним. Но иногда она удивляла его своими познаниями в искусстве и поэзии, и тогда они пускались с ней в обширные споры и разглагольствования, которым позавидовал бы даже Сулейман, который, кстати сказать, недолюбливал женское общество, был часто молчаливым и застенчивым, и только с Эмиром раскрывался полностью. С Эсмой шехзаде Эмир чувствовал себя легко и непринуждённо. Другое дело Салиха-султан. Он никогда не любил эту женщину, всегда испытывал к ней какую-то скрытую неприязнь и временами даже отвращение. Он не мог бы сказать, почему так происходит, однако это чувство, которое он сам не мог себе объяснить до конца, заставляло его всякий раз при встрече с этой женщиной побыстрее от неё отделаться. Однако Эмир не хотел, чтобы об этих чувствах узнала матушка, и поэтому он ответил:
- Да, матушка, я согласен с вами. Мне кажется, Сулейман и его сестра будут очень рады, узнав, что вы пригласили их на званый ужин в ваших покоях. Однако Салиха-султан…
Он замолчал, потому что понял, что ненароком высказал те чувства, о которых боялся сказать матери. Однако было уже поздно, слово было сказано, нужно было продолжать начатый разговор, но ему этого не хотелось, и поэтому он скомкал вторую половину своего ответа:
- Ах, матушка, мне бы не хотелось, чтобы на вашем ужине присутствовала эта госпожа.
Тут шехзаде Эмир совсем смешался и замолчал, ожидая ответа матери, которая смотрела на него с какой-то затаённой улыбкой.

Создавать видимость праздника в гареме, когда праздновать было особенно нечего? Шехзаде Эмир не мог смириться с этой мыслью. Ему никогда не нравились шумные праздники с танцами и громкой музыкой, устраиваемые периодически одной из султанш. Нет, Эмир, конечно, любил повеселиться, любил музыку и одно время даже сам пробовал брать уроки игры на арфе у одной престарелой служанки. Однако эти уроки быстро закончились, потому что служанка принадлежала Турхан-султан, и одна из султанш, ненавидящих её, решил убить служанку. Шехзаде уже не помнил всех тех страшных подробностей этого события, но шуму оно наделало тогда много.
Шехзаде за время занятий так сильно привязался к этой служанке, что после того, как её убили, он стал избегать любых праздников и шумных собраний, избегал встреч с Салихой-султан, потому что считал, что это именно она виновата в смерти этой несчастной женщины. Именно поэтому он и не хотел, чтобы матушка устраивала этот ужин, он уже заранее решил для самого себя, что присутствовать на нём он не будет. Однако поговорить с Сулейманом и Эсмлй стоило бы, хотя шехзаде Эмир прекрасно понимал, что за этим разговором последует бесконечное количество уговоров присутствовать на этом празднике, а он, Эмир, будет отказываться. Однако Эмиру не хотелось долго останавливаться на этом вопросе, тем более, что он был для него не слишком приятен. И поэтому он решил переменить тему разговора, так как он становился для него тягостным.
Эмир заметил в глазах матери нечто большее, нежели она говорила ему или хотела сказать. Он понимал, что она позвала его не затем, чтобы обсуждать ужин в собственных покоях. За этими, на первый взгляд, незначительными словами скрывалось что-то ещё. Матушка явно что-то не договаривает, скрывает от него. Но разве может мать скрывать что-нибудь от собственного сына? Сколько помнил себя Эмир, его мать никогда не скрывала от него своих чувств, говоря ему, что он самый достойный шехзаде, уверяя его в том, что после султана Мехмеда именно он сможет также достойно управлять государством. Хотя такие речи она вела с сыном не часто, так как видела, что он много проводит времени со своими более сильными и влиятельными братьями, которые, как ей казалось, оказывают на него довольно пагубное влияние. Однако ничего с этим она поделать не могла, и шехзаде Эмир по целым дням пропадал то в саду, то на конюшне, то на заседании дивана [повелитель дал своё согласие на то, чтобы самые достойные из шехзаде могли присутствовать на заседаниях], то в янычарском корпусе. А иногда повелитель даже брал шехзаде Эмира с собой на охоту, и вот тогда для него начинался настоящий праздник! Все в Османской империи, от мала до велика знали о необыкновенном пристрастии султана Мехмеда к охоте, его так и называли повсюду – Авджи, то есть охотник. Охота была действительно одним из самых сильных его увлечений, и нередко бывали случаи, что он выслушивал донесения своих пашей верхом на лошади, преследуя по пятам дикого зверя. Некоторые члены государственного совета смотрели на это сквозь пальцы, однако многим такое поведение государя не нравилось, и некоторые из них даже осмеливались высказывать своё недовольство по этому поводу. Однако когда об этом узнавал повелитель, жаркие споры тут же утихали и всё успокаивалось до следующего раза. Шехзаде Эмир видел всё это и слышал собственными ушами, как паши, не исключая и самого великого визиря, рассуждают о пагубном влиянии охоты на повелителя, и все эти досужие разговоры и сплетни ужасно не нравились Эмиру. Он всячески старался поддерживать брата, даже пытался выступать в защиту султана, однако паши только посмеивались над юным и неопытным шехзаде, у которого молоко ещё на губах не успело как следует обсохнуть, а он уже лезет со своими смешными и наивными доводами.
Однако было и ещё кое-что. В последнее время его начало одолевать более сильное чувство, чем просто интересные беседы с братьями или увлекательные поездки на охоту по нескольку дней. Он любил тайком подглядывать за хорошенькими девушками из султанского гарема, часами слушать их болтовню, звонкий девичий смех. И каждый раз эти тайные его наблюдения вызывали в нём какое-то новое, доселе неизведанное чувство, которое захватывало всё его существо, возбуждая в нём желание вновь и вновь наблюдать за этими лёгкими, порхающими созданиями, казавшимися ему недостижимыми и, вместе с тем, божественными. Он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что делает что-то запрещённое, недостойное шехзаде из династии Османов, он говорил себе, что всё это гнусные наущения шайтана, который денно и нощно жаждет часа своего отмщения. Однако всё это нисколько не останавливало его. Иногда, в глубине души он даже мечтал о том, что когда-нибудь у него самого будет такой же гарем, как у его брата, султана Мехмеда, но об этом он старался думать не слишком часто, полагая, что и эти мысли тоже навеяны шайтаном, сбивающим с толку правоверного мусульманина. Но чем чаще он об этом думал, тем сильнее ему хотелось почувствовать себя на месте Мехмеда. Поэтому любой, пусть даже самый невинный взгляд, украдкой брошенный в его сторону какой-нибудь юной одалиской, вызывал в его душе какое-то необъяснимое, смешанное чувство, какой-то священный трепет, от которого кровь начинала быстрее разливаться по жилам, а сердце билось с удвоенной силой. Иногда он переставал обращать на это внимание, но очень часто задумывался, и в такие моменты всё окружающее переставало для него существовать. Даже мать не могла вывести его из этого состояния своими расспросами, Эмир часто отвечал на них невпопад, а иногда и вовсе предпочитал отмалчиваться, становясь рассеянным и забывчивым. Братья часто подшучивали над этим его состоянием, а сёстры лишь качали головой и шептались между собой где-нибудь в сторонке.
Шехзаде смотрел на мать с любопытством. Уж очень ему хотелось узнать, о чём ещё она хочет поговорить с ним, и поэтому он, не желая показаться глупым или смешным, быстро проговорил:
- Да, матушка, я поговорю с Сулейманом и Эсмой. Мне кажется, они будут очень рады, узнав, что Вы приглашаете их к себе. Да и сам я, признаться, уже давно не заглядывал к ним. Однако я вижу, что Вы позвали меня сюда не только для того, чтобы сказать мне об этом, верно, матушка? Я вижу в Ваших глазах необычный огонёк, который бывает у Вас в минуты очень важных решений и необыкновенного волнения. Что это значит, матушка? Я с величайшим нетерпением ожидаю Вашего ответа.

Шехзаде Эмир не мог поверить собственным ушам! То, о чём он так долго мечтал, о чём грезил долгими бессонными ночами, сбудется совсем скоро! Он стоял, не в силах вымолвить слова от переполнявшей его радости – шутка ли: скоро он, шехзаде Эмир, будет посвещён в янычары, получит меч и станет обладателем гарема, в котором будут собраны самые прекрасные одалиски со всего мира! Но он также прекрасно осознавал и то, что после всех этих торжественных и пышных церемоний последует зависть и многочисленные сплетни его врагов, которые у него не замедлят появиться. Однако избежать этого просто не возможно. Путь шехзаде тернист, а путь наследника престола труден вдвойне. Но шехзаде Эмир не считал себя претендентом на османский престол. Его брат султан Мехмед управляет государством исправно, народ и янычары любят своего повелителя, все им довольны, возносят всевышнему горячие молитвы за него. Его походы против неверных гяуров всегда увенчиваются успехом, османская империя вновь обретает мощь и могущество, которую она некогда приобрела во время правления султана Сулеймана Великолепного и начала стремительно терять во время последующего правления султана Селима. Поэтому шехзаде Эмир сказал себе, что ни за что не посрамит честь османской династии, станет достойным её представителем и будет стойко и терпеливо сносить все тяготы, невзгоды и лишения, которые преподнесёт ему судьба. Однако Аллах милостив, он не допустит, чтобы шехзаде Эмир повторил участь отца нынешнего повелителя, султана Ибрагима. Он решил, что заслужит доверие янычар, и в этом ему может помочь Эркин-эфенди, с которым он не хотел разрывать отношений. Всякий человек, даже не относящийся к власти, может стать умелой пешкой в руках мудрого шахматного игрока, имя которому государь. Самое главное, вовремя понять, как эта пешка может повести себя в этих руках, каков будет её следующий ход, и уже после этого принимать соответствующие решения. Ведь любой человек по своей натуре лицемерен и скрытен, а лицемерие – верный признак предательства, неожиданного и меткого удара в спину.
Так говорил шехзаде Орхан, который всегда мечтал оказаться поближе к повелителю, как-нибудь проявить себя с лучшей и выгодной стороны, завоевать его доверие. Эмир про себя только посмеивался над тщетными стараниями Орхана – повелитель недолюбливал его, считая Орхана слабоумным и мелочным.
- О, Аллах! Я благодарю небо, что оно даровало мне возможность услышать такие сладостные и приятные моему сердцу слова, матушка, - произнёс шехзаде Эмир, с благодарностью и счастьем глядя на мать. – Если позволите, я сообщу повелителю о вашем решении.
Однако увидев в материнских глазах недовольство, Эмир тут же осёкся и робко проговорил:
- Но, мне кажется, повелителю сейчас, должно быть, не до меня и… Я не знаю, я вижу… Ах, простите мне это внезапное волнение, матушка, я так рад! От всей души благодарю вас, матушка!
Шехзаде Эмир готов был подпрыгнуть от радости, однако пронзительный взгляд матери немного остудил его былой пыл. Шивекар смотрела на шехзаде немигающим взором, и во взгляде этом Эмир прочёл угрозу, боязнь за сына и безграничную любовь.