Хасеки Ханифе Махиэнвер-султан уже третью ночь не могла сомкнуть глаз. А всё из-за того, что Нихад-ага сообщил весьма нерадостные вести. Муж Атике-султан, Дамат Муса-паша, впал в немилость. Доподлинно неизвестно, с чем это было связано, так как великим визирем он никогда не являлся, но султан Мехмед гневался на своего зятя. Оставалось одно: узнать причину такого отношения к паше, а уж потом действовать. Не исключено, что Муса-паша не оправдал доверия повелителя во время венецианского похода, что было весьма похоже на правду. Известно было, что в данный момент Муса находится в дворцовой темнице.
  - Я должна туда попасть. - сказала Махиэнвер однажды, позвав Нихада-агу. - Атике ещё ничего не знает о положении своего мужа. И правильно. Если кто-то хоть словом обмолвится, головы лишится. Я сама переговорю с пашой, узнаю его провинность перед повелителем, а уж потом придумаю, как спасти его от гибели. Приговор ведь ещё не вынесен?
Нихад подробно и обстоятельно ответил госпоже, что повелитель пока ещё не принял решение относительно участи Мусы-паши. Махиэнвер выдохнула: у неё ещё было время всё разузнать и принять меры. Хорошо, что Атике ещё ни о чём не догадыватся.
  - Идём, Нихад. - наконец сказала хасеки. - Меня не посмеют не пропустить к нему.
Евнух только поклонился в знак повиновения. Махиэнвер оделась в чёрное, покрыла голову чёрной дорогой накидкой и в таком виде последовала за своим слугой. Был вечер, и коридоры дворца встречали султаншу зловеще. Но Махиэнвер не принадлежала к числу робких, поэтому шла в абсолютно незнакомое место без особого волнения.
Султанские темницы находились глубоко под землёй. Воздух проникал туда благодаря отверстиям в дверях, окон же в этих узилищах не было. Повеляло могильным холодом, колючим, скользким и противным, так что султанша передёрнула плечами. Коридоры освещались факелами, неприветливые стражники истуканами стояли возле дверей. Неизвестно, сколько людей томилость здесь, ожидая своей участи, но судя по всему, совсем немного. Мехмед был известен своим милостивым нравом. Если человек не внушал ему доверия, он просто отказывал ему в должностях и постах, но до казни и даже до тюрьмы дело доходило крайне редко. А этот Муса одно время являлся важным доверенным лицом повелителя, Мехмед был доволен им. Может, паша слишком зарвался, за что повелитель и решил проучить его?... Махиэнвер терЛась в догадках, идя по затхлым коридорам, которые казались ей бесконечными. Из гордости она не произнесла ни слова, зная, что ради благого дела можно и потерпеть. Вдруг что-то просвистело в воздухе. Плечо султанши по касательной задело что-то чёрное и быстрое, промчавшись как стрела. Нетопырь! Маленький, юркий, глазастый и дурно пахнущий нетопырь. Вон и ещё один, кружится возле факела, вот и третий, висит на стене, мигает огромными глазами, словно издевается над пришедшей в это гиблое место хасеки. Султанша вздрогнула от испуга. Этих тварей она боялась давно.
  - Госпожа, может, уйдём пока не поздно? - осведомился Нихад, которого, судя по выражению лица, несколько мутило от окружающей обстановки. - Хотя мы уже пришли.
Они находились рядом с самой отдалённой камерой. Стражники с интересом разглядывали двух посетителей, и наконец один из них сказал, что нельзя никого пускать.
  - Моё имя Махиэнвер-султан, и я имею право увидеть своего зятя. - стальным голосом сказала Махиэнвер, как отчеканила.
  - Пашу сегодня днём выпустили, госпожа. - вдруг сказал второй. - Мы не знаем, почему, но видимо, падишах решил помиловать его.
Махиэнвер разбирала досада: она специально отправилась на переговоры с визирем под вечер, чтобы никто посторонний не смог помешать, а тут выясняется, что паша уже на свободе? Радоваться бы надо, однако хасеки звнервничала ещё больше. Из султанских узилищь есть только две дороги - либо на волю, либо на плаху. Остаётся только молить Всевышнего, что пвша останется жив и не потеряет своего достаточно высокого положения.
Молча ушли Махиэнвер и её слуга. Верно люди говорят, что обратный путь всегда кажется короче. Они быстро прошли Бирун  (часть дворца, где проводятся заседания и приёмы иноземных послов и где женщинам появляться строго воспрещается), выбрав ту его часть, в которой женщине не зазорно появиться, пока наконец не оказались в гареме. Было около шести часов вечера. Перед тем, как сесть за трапезу, Махиэнвер решила навестить своего шехзаде. Она подошла к дверям его покоев, но рослый, тонкий, подобный кипарису, придверник сказал, что шехзаде Орхан строго-настрого запретил кому бы то ни было входить.
  - У него наложница? - холодно спросила Махиэнвер-султан, но её вопрос остался без должного внимания.
- Он вам и отвечать мне не велел? - повысила голос хасеки, теряя терпение. стражник что-то пробубнил о том, что шехзаде пожелал побыть один.
  - Ничего. - сказала вдова Ибрагима Первого, - Он не посмеет отказать матери в приёме. Отворите.
Слуги повиновались, и Махиэнвер вошла в комнату сына. Орхан сидел в обнимку... нет, не с наложницей, а с Шехназ-султан. У хасеки сердце упало, она мгновенно переменилась в лице, но сдержала своё недоумение и негодование, заставив себя вновь улыбнуться.
  - Орхан, мой лев! - произнесла султанша, подходя к сыну. Шехзаде встал с тахты, разжав объятия и выпустив Шехназ. Подошёл к матери, бережно взял её руку и поцеловал.  - Не хотела садиться за ужин, не повидав тебя, сынок. Как ты?
Орхан в немногих словах заверил мать, что всё хорошо. Махиэнвер улыбнулась.
  - И у тебя, Шехназ, тоже всё хорошо? - спросила она дочь Айшехвн-султан. Красавица смутилась, взмахнув длинными ресницами, опустила очи долу. - Я бы хотела поговорить с сыном наедине, если ты не возражаешь. Увидишься с ним в другой раз, милая.
Шехназ коротко поклонилась и поспешила вон из покоев, ни словом не обмолвившись с шехзаде. Махиэнвер же, едва за молодой султаншей закрылись двери, приступила к Орхану с такими словами:
  - Что ты творишь? Она твоя сестра, пусть и двоюродная. Ислам...
Орхан, видимо, понял, на что намекает его валиде и сухо произнёс:
  - Вот именно, мама. Шехназ моя родственница. Не знаю, что Вы себе вообразили, но между нами ничего не было, нет и быть не может.
Махиэнвер только горько усмехнулась.
  - Ты думаешь, я настолько невнимательна? Я видела, войдя сюда, как крепко ты прижал её к себе, как она смотрела на тебя. Прекрати это неподобство, Орхан. Не покрывай династию позором.
Больше она ничего не сказала. Постучала в дверь, и когда та отворилась, молча вышла из покоев. Раздосадованная увиденным, встревоженная из-за сыоего зятя, хасеки чувствовала, что уже больше ни с кем она не будет сегодня говорить. Шехназ она ещё успеет приструнить, а пока...
Поглощённая невесёлыми мыслями, хасеки шла по коридорам, не разбирая дороги. Очнулась она от своих дум только тогда, когда поняла, что находится не в той части дворца. Если она и была здесь когда-нибудь, то только однажды и то давно, поэтому не помнила, как отсюда вновь попасть в гарем. Вокруг ни души. Султанша не знала, куда направиться, кого позвать, чтобы проводил её.
Вдруг в отдалении показались четыре фигуры в чёрном. Лица у них были закрыты, все при оружии. Шли они медленно, чинро и чеканно, словно на похороны. Не сразу можно было разглядеть, что незнакомцы несли носилки. Вот они совсем близко, всё слышнее и слышнее их шаги. Так ходит, наверное, сама смерть. Это были палачи. Они поровнялись с Махиэнвер. В следующую секунду крик ужаса прорезал воздух. Это Махиэнвер взглянула на носилки. В обезображенном донельзя трупе едва-едва можно было узнать Мусу-пашу, мужа Атике-султан. Всё было кончено.

Грустно и неприветливо заглядывал день в окна дворца Айшехан-султан. Солнце, казалось бы, справедливое светило и всем расточает своё тепло одинаково, но над столицей Османской Империи, над благословенным Истамбулом было пасмурно, хоть вовсе в окно не выглядывай. От такой погоды Айшехвн тоже улыбаться не хотелось, да и к чему? Для всей султанской семьи настали не самые лучшие времена.
"Хоть бы в гости кто-нибудь заехал из племянников... Мехмед давно у меня не был, да и другие шехзаде..."
Ах, как бы хотелось ей сейчас поговорить с Сулейманом или Эмиром, послушать рассказы МУРАДА О ПОЕЗДКЕ В Эрзурум, где они с повелителем охотились. А уж о племянницах и речь не идёт - их госпожв ждала, как света в окошке. И дождалась.
  - Госпожа моя... - Седеф-калфа вошла в покои и поклонилась. - К Вам гостья из Топкапы. Гевхерхан-султан приехвла.
Айшехан вскочила на ноги, быстрым шагом пошла за служанкой вниз, чтобы встретить Гевхер, которую она не видела уже два месяца после её никяха. Она присутствовала на пышном гаремном празднестве, что затеяла Турхан, но во дворец к новобрачным ещё не наведовалась, однако до неё доходили кое-какие слухи.
Гевхерхан, бледная и грустная, стояла на пороге. Не говоря ни слова, она заключила тётю в объятья и горько-горько заплакала.
Айшехан прижала девушку к себе, чуя сердцем, что с племянницей стряслось что-то неладное.
  - Гевхерхан, славная девочка моя... - приговаривала султанша, гладя бедняжку по голове. Чёрные, как смоль, кудри струились меж пальцев госпожи, а гостья всё плакала, не осушая глаз. - Седеф! Вели рабыням подать к нам на верх поднос со сладостями, фруктами и кофе. И скажи, пусть никто нас больше не беспокоит по пустякам...
Калфа хотела что-то сказать, но Айшехан сделала ей знак не мешкать. Знала она, что Седеф мастерица на изысканные приветствия наподобие "Да не коснётся Вас злое слово!"... А тут пахло не злым и вовсе не словом.
  - Пойдём-ка. - сказала Айшехан, обнимая Гевхер за плечи. Обе султанши поднялись в просторную комнату, где стоял столик, были разложены шёлковые подушки, а от курильниц струился прекрасный аромат амбры и лаванды. Тётя и племянница уселись, и Айшехан попросила гостью рассказать о том, что приключилось.
  - Ах, тётушка... - начала Гевхерхан сбивчиво, - Вы же наверняка слышали, что меня отдали замуж не по доброй воле, ведь так?
Айшехвн-султан кивнула. Она прекрасно поняла, куда племянница клонит, и сердобольная госпожв ощутила, как бесконечная жалость взрезает ей душу. Ещё и года не прошло, а Гевхерхан нельзя было узнать. Она была всё так же прекрасна и свежа, но в её больших чёрных глазах сквозила такая горечь, словно она изведала все жизненные тяготы.
  - Да, я всё знаю, родная. Продолжай, ничего не утаивай от меня...
Да Гевхерхан и не нуждалась в этой просьбе: по её глазам видно, что приехвла она во дворец с открытым сердцем и ничего не собирается скрывать.
  - Скажи, тёта... - начала девушка, сжимая руку Айшехан. Дорогой перстень своими золотыми краями впился в палец, но султанша и виду не показала. Волнение племянницы передалось и ей. - Когда рассеются тучи над нами? Наша семья уже давно не видела солнечного света... С того времени, как умерла бабушка, никто из нас не знает счастья и покоя... Когда солнце и для нас светить будет, когда мы, наконец-то вновь научимся радоваться?
Сестра султана Ибрагима внутренне сжалась.
  - Не разберу я тебя, Гевхерхан, о чём ты?
  - Нет, Вы сквжите... - продолжала та, сдерживая слёзы, - разве можно вот так насмехаться над честью династии? И как матушка такое допустила, почему Мехмед в сторонке стоит и не вмешивается? Он же погубил моё доброе имя...
  - Что такое?! - Айшехвн двже руку выпустила. - Что этот головорез Эркин сделал с тобой?
Гевхерхан спрятала своё красивое личико в ладонях. Слёзы солёными струйками стекали по длинным изящным пальцам девушки. Видно было, что она долго крепилась, пока наконец её нервы не сдали.
  - Аллах мне свидетель, девочка моя, никогда твой мыж мне не нравился. О его проделках весь Стамбул говорит. Может, он и предан нашему повелителю, но нрав у него, как у хищника. Расскажи мне всё по порядку...
Гевхерхан сидела, часто и тяжело дыша. Наконец, когда она успокоилась, начался тяжёлый рассказ.
  - Кто бы знал, что я изведала в ту ночь, первую ночь, которую так ждут те, кого соединило никяхом... Я боялась этой ночи больше самой смерти, и видно, не зря. Он подошёл ко мне - я отвернулась. Тогда он стал приставать ко мне, и я ушла в другую комнату. Мне говорили, что он напорист и любой ценой возьмёт своё, так и слычилось. После этого он ворвался ко мне и завладел моей честью и красотой насильно.
Айшехан прижала ладонь ко рту. Скрепя сердце, она слушала исповедь девушки, которая росла в райских кущах, на шёлковых простынях, среди роскоши и богатства. Поведение мужа для неё было страшным ударом.
  - Продолжай... - нервно выдохнула Айшехан, мысленно благодаря Всемогущего за то, что ей никогда не приходилось изведать подобное.
  - Весь следующий день он не появлялся. А вечером, когда я вышла на верхнюю террасу, увидела его стоящим внизу, на коленях. Он был в слезах. На секунду мне сделалось его жалко.
Султанша вздрогнула. Слова племянницы привели её в изумление: Эркину не свойственно такое, хотя... Айшехан до сих пор хранила одну тайну, о которой не рассказывала и не расскажет никому. После смерти матери ей стало ещё труднее носить её в себе. Знала она одно, что этот янычар имеет пылкую, страстную, жестокую и переменчивую натуру. Поэтому то, о чём рассказывает Гевхер, действительно, может иметь место.
  - И что же ты?
  - Я... В я улыбнулась. Надменно так, с вызовом. Мне было безразлично, что он чувствует... Не знаю, может быть, он взаправду меня любит, но я ему никогда не прощу такого поведения. Однажды я разведусь с ним. - в это время подали сладости и кофе. гевхерхан сделала маленький глоточек, хотела поставить чашку на столик, но руки у неё задрожали, и через секунду пальцы ей обожгло горячим кофе. Девушка вскрикнула от боли. Через минуту, когда боль унялась, она продолжила: - Вот уж целый месяц, а то и больше, он ждёт меня ответа. Верно, я его довела до паники своим молчанием, а то и до белого каления. Теперь молю Всевышнего, чтобы уберёг меня от его гнева... Вот только недавно я узнала, что он стал ходить в публичный дом, обзавёлся любовницами на стороне...
Айшехан молчала. Горячее, пекучее откровение девушки заставляли её сердце, которое от природы чутко ко всему, сжиматься от жалости. Наконец она сказала:
  - Не прощай его, Гевхер. Разведись с ним. Турхан совершила большой грех, отдав тебя за него. Аллах ей судья. А я не могу смотреть, как ты страдаешь. Если хочешь, погости у меня сколько хочешь.
Разговор перешёл в более спокойное русло. Голоса женщин из надтреснутых стали мягкими, лица прояснились, аромат кофе наполнил воздух, сердца и души. Солнце в это воемя нежданно-негаданно показалось тз-за пузатых туч, огненным колесом задело минарет мечети Сулейманийе, докатилось и до дворцового сада.
Истинно справедливое светило всем должно светить одинаково.

Такого туманного и нелюдимого утра султан не видел на своём веку ни разу. Накинув утренний халат, властелин мира встал и вышел на террасу. Взору его открылся заспанный туманный Стамбул, что когда-то был Константинополем. Отчего этот город, город роскоши, лени, богатства, благовоний и базаров так неприветлив и хмур этим утром? Весна - время, когда природа искренна с человеком, когда она поведывает ему всю свою душевную радость, делится ею без остатка. Когда небо сияет синевой - значит, Аллах взирает с небес на нас, а когда всё заволокло смогом и тучами? Ибрагиму мгновенно представилось, как ам, в небесной густоте, носятся духи, духи печали и уныния, как они сталкивают облака друг с другом, как воют в вышине, подражая ветру, как стискивают тучи в руках, выжимая из них дождевые капли. Но даже это непроглядное утро не сможет испортить ему, султану, настроения после минувшей ночи. Давно он не был так счастлив, давно не знал такого блаженства.
"Вернусь обратно, - подумал Ибрагим, поворачиваясь и заходя обратно в покои - Бирсен, наверное, уже проснулась. Она непременно разделит со мной утреннюю трапезу, и да будет эта встреча первой из многих, иншалла!"
Увлечённый мыслями о красавице, султан скорым шагом вошёл в покои. Девушка с тёмно-рыжими волосами, беленькая и тоненькая, всё кщё лежала в постели. Султан присел рядом, боясь потревожить её сон. Он провёл рукой по белому атласному плечику, но быстро отпрянул в ужасе. Та, что ещё вчера была жива и весела, что так красиво рассказывала о себе, так сладко пела и казалась падишаху ценнейшим даром свыше, лежала без движения и дыхания. Султан вскочил. Перевернул девушку на спину и ужаснулся. Всё лицо её было синим, только на каёмке бледных губ виднелась запекшаяся кровь. В полубеспамятстве, Ибрагим крепко обнял свою Бирсен. Её имя означало "Единственная", "Неизменная", "Только ты"... Только ты... Османский властелин чувствовал, что слёз уже не сдержать. Припав к её лицу, которое так изменила Смерть, он целовал её, горячие слёзы стекали ей на щёки, но она ничего не чувствовала. Горе настолько обуяло "великого турка", что он не в силах был что-то произнести, не говоря о том, чтобы позвать стражу.
Кисмет-ага, вошедший, чтобы пожелать своему господину доброго утра, оцепенел на месте. Султан долго не оглядывался на слугу, но наконец встал и, глядя в никуда, тихо произнёс:
  - Бирсен-хатун, наложница-московка, драгоценнейший цветок моего сердца, угасла. Как она умерла , ответь? - взгляд падишаха сделался тяжёл, горестен и невыносим.
  - Я немедленно всё ухнаю, о мой падишах... - торопливо вымолвил евнух. - Но сначала прошу Вас сказать, Бирсен-хатун вчера жаловалась на недомогание или же была здорова?
Чувствуя раздражение, но с трудом взяв себя в руки, Ибрагим пояснил аге, что девушка вчера чувствовала себя прекрасно и ни о какой болезни речи не шло.
  - Я доложу хранителю Ваших покоев, он вместе с Афрой-хатун расследует смерть Вашей избранницы. Что мне передвть валиде-султан?
Ибрагим поморщился. Скорбь его была столь велика, что он не был в состоянии продолжать разговор, ему хотелось только одного - чтобы назойливый Кисмет, наконец-то, убрался восвояси, оставив своего султана наедине с нежданной печалью.
В таком состоянии он провёл добрую половину дня. Чтобы хоть как-то развеять дурные мысли, падишах объявил о заседании дивана и даже, что в последнее время случалось нечасто, лично возглавил его. Говорили о государственных нуждах, о перестройке некоторых благотворительных комплексах в Ускюдаре и других местах, а так же о многом другом. Всего коснулось султанское слово, обо всём справлялся Ибрагим, хоть и ощущал, как печаль не даёт рассудку делать своё дело. Наконец совет закончился. Едва повелитель покинул тронный зал, на его дороге встал евнух. С ним была какая-то незнакомая калфа.
  - Кого ты привёл, да ещё и сюда? - гневно спросил владыка османов. - Ей здесь не место, уведи.
  - Государь... - ответил евнух, кланяясь. - Эта женщина  осматривала Ваши покои под моим надзором. Под ериной Вашей постели, в той части, где спала хатун, нашли ядовитую змею. Таких я сроду не видывал.
  - Это правда? - грозно чпросил султан. - Как эта тварь попала в комнату?
Трясясь от страха, калфа рассказала, как нашла змею, как потом осмотрела девушку и разглядела на её шее след от укуса.
  - А если бы на месте Бирсен-хатун оказался я? - глухо проговорил Ибрагим, отчего его голос стал ещё более угрожающим. - Ясно, что змея оказалась здесь неслучайно. Кто-то хотел либо Бирсен, либо меня жизни лишить.
И падишах быстрым шагом покинул Бирун. Он вошёл в гарем, поднялся к валиде-султан и долго беседовал с ней. Как узнал повелитель, в гареме всех допросили, не исключая и хасеки. Однако, как выяснилось, никто из обитательниц "дома счастья" ничего не слышал. Ибрагим негодовал, ибо под угрозой была не только жизнь девушки, но и жизнь его самого. Кёсем же прибывала в поразительном спокойствии. На какое-то мгновение Ибрагиму показалось, что в её глазах вспыхнул огонёк, недобрый, холодный. Так смотреть может только шайтан.
Вечер для падишаха тоже был безрадостным. Он видел со своей террасы, как бездыханную Бирсен несли на носилках, лицо её было прикрыто чёрным рядном, а дюжие стражники шли впереди с факелами, указывая носильщикам место для захоронения. Ещё одна безвинная душа покидала этот мир. Султан проклинал этот дворец, в котором Произошло столько смертей. А самое страшное, что он начал догадываться, кто был причастен к этому злодеянию - недаром в валиде так светились очи, недаром в её лице было ни намёка на волнение. Ибрагим отказывался в это верить, но... Но.

Обхватив голову руками, с силой давя пальцами на виски, сидела Рухшах в своей комнате. Эдирнский дворец, где они находились вместе с матерью, не радовал душу девушки. Неделю назад приехали они сюда для отдыха, но дурной сон, увиденный юной султаншей, испортил ей не только отдых, но и нервы: она стала раздражительна, с ней то и дела случались приступы плача, и когда она чувствовала, что слёзы вот-вот выступят на глазах, она поспешно уходила в свою опочивальню. Муаззез-султан, её матушка, тревожилась не меньше, но исключительно за здоровье дочери. Ей, казалось, и в голову не приходило, что с Ахмедом может случиться что-то недоброе. А Рухшах места себе не находила от беспокойства, она считала дни до отъезда в Стамбул.
В ночь перед тем, как покинуть Эдирне, девушке вновь приснился брат. Сначала Рухшах шла по полю, которое было от пепла черным-черно. Посреди поля стояла виселица. Перекладины поскрипывали от ветра, длинная петля качалась из стороны в сторону. Султанша застыла на месте, ноги словно приросли к земле, и она теперь не могла и шагу ступить. Вот с одной стороны показалась пышная процессия: в окружении десятков визирей, евнухов, наложниц и даже янычар, что составляли надёжную охрану, идя тёмно-красным полукругом, шествовала валиде Турхан-султан. Откуда ни возьмись, появился небольшой трон, весь из золота, бархата и жемчуга, и могущественная султанша уселась на нём, расправив длинные и широкие, расшитые бисером, парчой и мелкими рыбинами, рукава своего платья. На её голове сияла высокая и массивная корона, унизанная драгоценными камнями. Двое янычар отделились и встали по бокам виселицы. Рухшах вздрогнула: будет чья-то казнь, да ещё такая, что сама валиде-султан всех своим присутствием.
  - Ведут, ведут... - зашептали визири, переглядываясь и перемигиваясь между собой.
И действительно: ещё двое янычар, с суровыми лицами и при оружии, вели под руки шехзаде Ахмеда. Он шёл с непокрытой головой, бледный и осунувшийся, в длинной белой рубахе. Дойдя до виселицы, он рванулся из янычарских рук, но не для того, чтобы убежать.
В это время стало садиться солнце. Именно садиться, потому что Ахмед повернулся лицом в противоположную сторону, опустился на колени и начал молиться в последний раз. Рухшах видела, как губы его беззвучно шевелились, как его лицо исчезало, едва он подносил к нему руки, а потом появлялось вновь.
  - Ахмед, брат! - истошно вскрикнула девушка, кинувшись к нему, но голоса её не было слышно. Чьи-то руки ухватили её и оттащили далеко в сторону. Теперь Рухшах могла только издали наблюдать за происходящим. Сильные руки так и не отпускали её.
Шехзаде тихо поднялся на эшафот. Валиде махнула платком. Ни один мускул не дрогнул на лице Ахмеда, когда на шею ему набросили губительную петлю. Миг, и тот, ради которого Рухшах отдала бы свою жизнь, сам лишился жизни, повиснув на верёвке. Лицо его выражало неизбывную боль.
Руки выпустили её.

  - Дочка, идём. Карета уже ждёт нас. - Обе султанши, мать и дочь, стояли около беседки, глядя, как евнухи выносили последний ларец с нарядами и драгоценностями.
Девушка ничего не ответила своей валиде на это, а молча пошла в ту сторону, откуда доносилось фыркание коней и лёгкое поскрипывание колёс (коням надоело стоять на одном месте, и они топтались переминаясь с ноги на ногу, от этого тяжёлая узорчатая карета скрипела колёсами и даже покачивалась, словно вот-вот тронется с места). Кучер, дюжий, низкорослый, с пышными усами, умело приструнил коренного, ловко взобрался на козлы, и когда госпожи сели в карету, цокнул языком, натянул вожжи, и вся процессия, состоящая из нескольких карет (в остальных ехали слуги) отправились в обратную дорогу.
Путь казался Рухшах нестерпимо долгим. От Эдирне до Константинополя и без того путь неблизкий, но теперь он стал словно ещё на порядок длиннее. Наконец, когда через несколько дней они, уставшие даже изнурённые, вернулись в Топкапы, их сморил небывалый сон.
На следующее утро султанша решила навестить Ахмеда, которого вчера не видела. Она умылась, оделась и вышла из покоев одна, без свиты. Не хотелось ей, чтобы за ней ходили рабыни, когда ей всего-навсего хочется увидеть брата. Дойдя до его покоев, девушка поинтересовалась, здесь ли шехзаде, на что ей ответили, что он ушёл к повелителю. Рухшах, долго не думая, отправилась в сторону султанской опочивальни. Но и тут ей сказали, что шехзаде Ахмед не появлялся, и что повелитель даже не знает о том, что к нему собирался прийти брат. Девушка вздрогнула: неспроста никто не хочет говорить ей, где сейчас находится её брат. Она даже не заглянула к падишаху, а повернула в другую сторону и пошла, сама не зная куда. Скоро кончится гаремная часть дворца.
И вдруг красавица застыла на месте. Ей показалось, что где-то в глубине коридора зазвучал голос. Он принадлежал Ахмеду. Рухшах прислушалась. Что он кричит? Просит отпустить, но кого...  Не раздумывая, султанша почти бегом поспешила на звук. Через две минуты, она увидела брата. Два чернокожих евнуха исполинского телосложения вязали его по рукам и ногам. Ахмед что есть силы сопротивлялся, но великаны не слышали и не отвечали. Теперь Рухшах узнала, какие они, хранители кафеса, той самой роскошной темницы, в которой некогда сидел её отец. Забыв об осторожности, красавица кинулась на помощь брату со скоростью степной серны. Ей даже удалось оттолкнуть одного евнуха, но тот поднялся и вновь горой двинулся на шехзаде. Тот, наконец, был связан и буквально брошен в комнату. Двери закрылись. Рухшах рухнула на пол, как подкошенная. Увиденное потрясло её, она почти лишилась чувств. Несчастная была готова плакать от бессилия, но сознание оставило её. Последнее, что услышала девушка, был голос главного аги гарема:
- Сделали, что велела Турхан-султан? Машалла, машалла, госпожа будет довольна вами.

Вечер, тихий январский вечер спускался с небес, стлался над самыми крышами стамбульских домов, украшая их лёгкими пушистыми халатами. В зимнюю ночь, да ещё при свете луны, всё кажется таким чистым, что ты не находишь в себе сил отвести взор. Но сейчас до ночи было ещё далеко, хотя небо было иссиня-чёрным. Падишах сидел за столом и отдыхал после государственных дел. В его руках был толстый фолиант "Шахнаме". Книга Царей бяла одним из любимых произведений девятнадцатого султана Османской Империи. Дверь тихо скрипнула, и в комнату вошёл свхощавый и долговязый бостанджи. Он низко поклонился своему господину, как того требует обычай, а затем возвестил отприходе досточтимой валиде-султан. Мехмед изрядно устал за сегодняшний день, и ему не хотелось никого принимать, однако отказ матери он считал невозможным. Через секунду она сама стояла в комнате. Султан поднялся и неспешно подошёл к валиде, поцеловал её всё ещё прекрасную, пахнущую душистыми тюльпановыми благовониями руку. Оба молчали, но сочтя, что так не может продолжаться вечно, Мехмед изрёк:
- Присядем, матушка. Вы хотели поговорить со мной?
Турхан-султан была подведена сыном к небольшому диванчику, и они сели рядом. Валиде молчала, и вечерняя тишина казалась уставшему Мехмеду слаще всякой музыки. Наконец султанша нарушила это каменное молчание.
- Скажи, Мехмед, отчего ты отказываешься от всего, что я делаю для тебя? - в недоумении Мехмед приподнял бровь. Слова матери казались ему странными. Он попросил её объясниться. - Вчера был день, великий из всех дней, день, когда ты тридцать лет тому назад пришёл в этот мир. Я хотела устроить праздник, но ты отказался. Тогда твоя сестра Гевхерхан прислала для тебя изумительный подарок. Он, конечно, не достоин тебя, однако ты же знаешь, как разбирается твоя сестра в женской красоте... Отчего же ты не принял ту девушку?
Мехмед задумался. Перед его умственными очами стояла вчерашняя ночь. Слуги зажигают свечи, раздаётся глухой скрип двери, лёгкие шаги. Из таинственного сгустка полумрака встаёт не менее таинственное и прекрасное создание, словно сошедшее со страниц "Тысяча и одной ночи". Длинные, спадающие тёмными волнами волосы доходят до самых бёдер, черты лица притягивают своей мягкостью и бесхитростностью, стан кажется гибче и стройнее самого тонкого кипариса. Мехмед в первые минуты себя не помнил от восторга, он был готов влюбиться в это неземное существо. Но со второго взгляда падишах осознал, что стоит перед ним не чудесная Шехерезада, не Катаюн из столь любимой им "Шахнаме", не райская гурия, а такая же девушка, каких в его гареме великое множество. Да, её красота безупречна, да, от неё не так просто отвестиглаза, но падишах на расстоянии чувствовал, что в душе у неё кромешная тьма и пустота. Так для чего же ему такая? Он припомнил своих незабвенных Махпаре, Канийе, Сийявуш, Инсеф и Хайрийе, - тех, без кого Мехмед потеряет смысл жизни. Да, может быть, они были не идеальны, но в каждой из них пылал настоящий огонь. А эта невольница - самый холодный, самый кристалльный, самый бесстрастный лёд. Её звали Гюверджин, что означает "голубка". Что в ней голубиного, непорочного? В ней не было ничего - ни греха, ни добродетели. Даже голос её звучал словно из камня, неестественно и безжизненно. Для чего?
  - Она так много умеет делать, эта девушка... - продолжала своё валиде. - Прекрасно играет на сазе и тамбуре, пишет стихи и чудесно танцует. Ты же прогнал её от себя, словно она - пустое место. Гевхерхан, наверное, очень обидится, если узнает, она ведь от чистого сердца...
Мехмед движением руки прервал пламенную речь матери. Он помнил, что рассказывали ему об отце: он был любвеобилен, сердце его было открыто для многих, но лишь для тех, кто умеет жить и дышать сегодняшним днём, быть искренним и вольным. Такой была сама Турхан-султан, такими же огненными, каждая по-своему, были остальные его жёны. Мехмед унаследовал от отца любовь к живому огню, который пылает в людских сердцах, идеально-мертвенная красота его не привлекала, оставляя равнодушным. Султан даже задавался вопросом: а можно ли расстопить лёд в душе той девушки? Может быть...
Мать и сын просидели вместе и пробеседовали до поздней ночи. Взошла луна, гораздо более живая и трепетная, чем...
Вдруг Мехмеда словно осенило. Он внимательно взглянул на валиде и произнёс тихо и твёрдо:
  - Вот что, матушка: если Вам так хочется сделать для меня подарок, то прошу Вас об одном - той девушке, что вчера была у меня, даруйте свободу. Она невольница, и это убило её изнутри. Пусть она быдет счастлива, это для меня станет утешением.
Турхан-султан поджала губы. Её не устраивали слова сына, однако сделать что-либо она не могла. Видно было, что Мехмед от своего слова не отречётся.
  - Поймите, валиде, я не за красотой гонюсь, а за любовью. И к тому же мне нужно думать о счастле своих подданных. Так что пусть эта хатун станет свободной.
Чалиде сжала руки. Ей хотелось ещё что-то возразить, но Ахмед очтановил его жестом руки. Вновь повисло долгое и тяжёлое молчание. Мехмед вновь ушёл в себя.

Шивекар, одетая в чёрное платье, с закрытым лицом, так что виднелись янтарно-таинственные глаза, над которыми маленькими опахальцами трепетали пышные ресницы. Во всей фигуре совсем ещё молодой женщины сквозило напряжение, словно она уже изведала в этой жизни практически всё. Евнух помог султанше сесть в карету, затем сел сам, и экипаж тронулся с места. Несмотря на внешнее спокойствие, красавица заметно нервничала. Ага, сопровождающий её, тоже сидел как на иголках. Карета катила с грохотом по мощёным улицам Стамбула, и каждый звук, будь то цокот копыт или грохот колёс, неприятно отдавался в голове Шивекар.
  - Валиде-султан ни о чём не знает? - нервно спросила женщина, взглянув на своего спутника в упор. Евнух утвердительно хмыкнул. - Как зовут его, этого чернокнижника?
Слуга помолчал, а потом заговорил:
  - Он не чернокнижник, ничем таким, что запрещает ислам, он не занимается. Хотя его считают пособником шайтана, и если валиде узнает, то последствия будут не самые приятные. Зовут его Исфендияр. Он читает всё в душах людских, многое ведает наперёд, но это дар, посланный ему свыше.
Шивекар слушала со вниманием, взвешивая каждое слово. Значит, Исфендияр-эфенди.... Что ж, если он не колдун, то это хорошо. Султанша хорошо понимала, что едет к нему на свой страх и риск, ибо могла услышать от него, то, что отнимет веру в лучшее будущее, да и смысл всего существования. Рождение Гюльсюм несколько успокоило многострадальную султаншу, но не слишком: ей хотелось родить повелителю шехзаде, стать вровень с остальными хасеки. Часто двухлетняя дочка, начавшая говорить очень рано, замечала, что мама часто плачет. Тогда она гладила ей щёки своими маленькими ручонками, жалась к ней, как только что родившийся котёнок, расспрашивала о том, почему у мамы на глазах слёзки. Шивекар утешала Гюльсюм, говоря, что с позволения Аллаха, у неё быдет братик.
  - Останови карету! - крикнул евнух в этот момент. - Госпожа, дальше придётся пройтись пешком.
Султанша вышла на вольный свет, голова у неё кружилась от утомления из-за долгой дороги, мысли свивались в колючую пружину и не давали ей расслабиться ни на миг.
Они стояли в глухом закоулке на окраине Стамбула. Евнух пошёл впереди, и султанша неотступно последовала за ним вперёд. Неровно мощёная дорога заставляла Шивекар часто спотыкаться, но хасеки шла, терпеливо снося все неудобства. Наконец они остановились возле одного дома. Он был довольно недурён, хотя султанша сперва думала, что попадёт в убогую хижину, ведь именно там, по её представлениям, обитают настоящие чародеи. Но ведь этот Исфендияр, всё-таки, не колдун, значит...
  - Прошу Вас. - ага открыл перед султаншей дверь. Откуда-то из глубины дома донеслось:
  - Приветствую, госпожа, о несчастнейшая из счастливых!
Шивекар оторопела: так странно её не приветствовали ещё нигде и никогда. Она повернулась к своему провожатому и строго зашептала:
  - Ты ему рассказал, кто я такая?
  - Нет, Шивекар-султан, в том-то всё и дело. Клянусь Аллахом, ни одним словом не обмолвился, кто Вы такая. Я же говорил Вам, что он великий провидец! - и ага довольно цокнул языком.
  - Проходите, не бойтесь... - продолжил Исфендияр.   - С нечистью я не знаюсь, я такой же мусульманин, как и Вы.
Хотя когда-то Вы ведь были христианкой, а теперь прониклись нашей верой и стали истинной...
Колдун не договорил, ибо Шивекар вошла в комнату, где он сидел, так что ему пришлось встать и поклониться. Хасеки почувствовала, как её пронизывает неведомый холод. Это была крепкая смесь суеверного страха и неописуемого благоговения. Перед ней стоял высокий турок в простом халате, перевязанном широким поясом, на голове его был чёрный тюрбан. Лицо его, сухое и скуластое, было смуглым,  длинная, иссиня-чёрная с рыжей искрой борода поражала густотой. Совершенно чёрные глаза смотрели из-под нахмуренных бровей, и хоть этот человек был еще далеко не стар, но на лбу его уже пролегло несколько морщин.
  - Как повелите обращаться к Вам, о, достойнейшая?
  - Меня зовут Шивекар-султан. Вы сказали, что я несчастнейшая из счастливых, - что это значит?
Исфендияр поклоном пригласил султаншу присесть на диван, а сам сел поодаль. Тут только болгарка обратила внимание на его руки. Смуглые, почти чёрные, с причудливо изгибающимися и узловатыми венами, они ни минуты не пребывали в покое: тонкие грубые пальцы перебирали простые чётки. Невозможно было долго смотреть на их быстрое и лихорадочное вращение, так как у непривычного человека начинала кружиться голова. Вот и Шивекар долго не вытерпела, отвела глаза.
  - Видите ли, хасеки-султан... - начал Исфендияр-ага, не поднимая глаз на свою сиятельную собеседницу. - Жёны султана счастливы, ибо купаются в роскоши и славе, являются матерями львов-наследников. Вы тоже когда-то были матерью.
Голос Исфендияра звучал тихо, кротко и доверительно. Шивекар, прежде чувствовавшая страх перед этим человеком, вдруг ощутила безграничное доверие к нему, а при последних слов в глазах у неё показались слёзы.
  - Да, это правда.
  - Следовательно, Вы несчастнейшая из счастливых.
Женщина дрогнула: неужели ей до конца дней своих оставаться такой? Хозяин дома словно прочёл в душе её страхи, потому как в следующую секунду он сказал:
  - Близко Ваше счастье, госпожа. Девять лун родится и умрёт, прежде чем судьба вновь улыбнётся Вам. Уже сейчас Вы носите в себе радость, и с каждым днём она будет расти и развиваться. Можете считать меня безумцем, чернокнижником, неверным, если угодно, но это так...
Шивекар залилась слезами. Она готова была целовать руки этому человеку, но что-то сдержало её.
  - Чем мне благодарить Вас за добрую весть, эфенди? - тихо прошептала обрадованная султанша.
  - Мне ничего не нужно. Об одном молю Вас: берегите шехзаде, что под сердцем носите. Родится молодой месяц, зарычит молодой лев, сын царя царей. И тогда Вы вновь будете счастливы.

Карета не ехала, а летела, словно запряжены в неё не кони, а грифоны. Шивекар ехала назад с лёгким сердцем. Придя во дворец, первым делом она начала готовить хаммам. Слова Исфендияра-аги надо было проверить. То, что повелитель простил её и стал вновь звать к себе, ещё ничего не означают. По приказу госпожи, в баню пришла повитуха. В хаммаме они пробыли около часа. Наконец лекарка сказала госпоже:
  - Какая радость, госпожа! Счастливая звезда улыбнулась Вам своими светоносными очами - в Вас еще одна жизнь.  Уже второй месяц. Валиде обрадуется, когда узнает.
Шивекар не могла сказать доподлинно, обрадуется ли Кёсем-султан этой новости, но былое счастье вернулось, а это - самое главное.