Минул двадцать первый день с рождения шехзаде Сулеймана. Ибрагим был счастлив, как, впрочем, и вся правящая семья. Валиде натешиться внуком не могла, а султан праздновал своё вторичное отцовство в кругу приближённых, забросив государственные заботы. Наконец, когда первая радость, бурная и порывистая, понемногу отхлынула, на её смену пришла другая - более спокойная, тёплая и долгая. Именно эта радость сподвигла падишаха наведаться к своей Салихе, которую он видел после рождения сына только тогда, когда нарекал его Сулейманом. Этим Ибрагим хотел почтить память своего предка, Сулеймана Кануни, сделавшего так много для всей империи Лсманов.
Выбрав для своего визита полдень, падишах надел дорогой кафтан и поспешил в покои к Салихе. Под роскошным тюрбаном, что красовался на его голове, витали самые разные мысли. За падишахом шёл евнух, несший красную сафьяновую подушечку, на которой красовалось нечто, задрапированное красной плотной тканью. Ежели бы кто-то увидел всё это, то подумал бы, что повелитель собрался куда-то, где будет совершаться некое таинство.
Гарем встретил пвдишаха тишиной. Ибрагим прошёл по коридору и очутился перед комнатой с узорчатыми дверями и миловидными рабынями-привратницами. Они чинно поклонились султану и отворили двери, а евнух, что оставался позади, зычно крикнул обыденное "Дорогу! Султан Ибрагим-хан хазретлери!".
Покои были наполнены звенящей тишиной. Никто не встречал султана поклонами и целованием руки, всё как будто замерло, то ли в ожидании чего-то, то ли... Султан подошёл к постели, над которой красовался пышный балдахин, увидел Салиху. Она спала, приобняв малютку Сулеймана. Умиление и тихая радость засветились в глазах султана-отца. Он тихо присел на краешек постели и принялся гладить малыша по головке. Словно бы невзначай Ибрагим коснулся волос Салихи. Красавица открыла глаза, в которых сразу появилось смущение.
- Салиха... - тихо, почти шёпотом, произнёс падишах. - Моё бесценное сокровище, как ты?