Когда Терезия ощутила, как её опрокидывают на постель, то всё её тело превратилось в один напряжённый огненный сустав. Ещё секунда - и она запылает. Ужас охватил её до кончиков пальцев, когда она увидела над собой ненасытные янычарские глаза, сухие суровые губы. Она тихо охнула, когда Эркин заключил её в объятия. Не раз она слышала, что среди падших женщин ходит пословица: приласкавший янычара, не избегнет Божьей кары. В этом есть дола, и львиная доля, правды. Янычары загубили столько невинных жизней, а они, слабые и бесхарактерные, ужасные в своей страсти, целуют их окровавленные руки. На совести у каждого «льва ислама» тысячи и десятки тысяч смертей, а они, жалкие, с уродливой судьбой, отдаются им со смехом, вскриками и поцелуями... ну, как за такое можно не карать? Преступницы они, вот кто! И она, она тоже!
Игра началась и унесла Терезию далеко, туда, где её не может настигнуть ни честь, ни совесть, ни стыд и целомудрие. Ей нравилось всё то, что с ней делал этот Эркин, нравилось быть с ним... Возможно, на рассвете она устыдится, но сейчас ей было решительно всё равно.
Наконец, оба, усталые, горячие и до одури счастливые, словно два сырых снопа, туго перевязанных вместе, опрокинулись на чистую простыню. Сквозь филигранно вырезанные шестиграннички на окнах проглядывал любопытный месяц - первый развратник и кляузник во всей Турции.
- Знаете, эфендим, - обратилась, наконец Теркзия к своему гостю, - я поняла, что вовсе не жила до этой ночи... Будь у меня тысяча рук, я бы взяла в каждую по тяжёлой цепи и приковала свою душу и тело к Вам.
Вместо ответа, янычар вновь склонился над ней, желая показать, что для этого совершенно не нужно цепей.
Месяц хитро ухмыльнулся сквозь оконные прорези. Пологи колыхались от ночного ветерка, где-то вдалеке ночной сторож колотил в доску и заунывно призывал всех к спокойствию. Наступила полночь.