Гевхерхан-султан стояла перед зеркалом, одетая в тёмно-зелёное платье с изысканной вышивкой. Чёрные пышные волосы рассыпались по плечам змеистыми кудрями. Верная Элиф стояла позади и беззвучно жестикулировала, давая указания девушкам-рабыням. На лице красавицы отражалось мучительное раздумье. Казалось, радость сражалась с печалью и отвращением. Старшая калфа хорошо видела это, поэтому с лишними вопросами не лезла, была тиха, стройна и скромна, как тополь среди открытого простора. Девушки тоже вели себя крайне тактично, делали своё дело аккуратно и молчаливо, поэтому тишина в покоях стояла практически звенящая. Ничто не нарушало размышлений султанши, которая явно терялась перед предстоящим разговором с мужем.
Началось всё ещё с утра. Девушка проснулась уже тогда, когда Эркин уже давно ушёл в янычарский корпус  В животе что-то крутило, к горлу подступала противная муть, перед глазами стояла лёгкая дымка. Первая попытка встать с постели оказалась неудачной: ноги почти совсем не держали хрупкую Гевхерхан, пришлось звать служанок. Первая половина дня прошла в слабости и мути, так что госпожа отрядила Элиф в Топкапы за повитухой. Когда та приехала и провела осмотр, выяснилось, что Гевхер уже на второй неделе.
Сейчас на дворе стояла практически ночь. Султанша могла бы преспокойно лечь спать а о беременности сообщить супругу по утру. Но во-первых, не спалось, а во-вторых, в мозгу сновали нехорошие мысли. С одной стороны ей, как любой женщине, хотелось познать счастье материнства, с другой же - родить от нелюбимого, можно сказать, ненавистного человека... одним словом, девушка чувствовала себя меж двух огней.
В комнату вошла служанка и с поклоном объявила, что Эркин-ага поднимается в опочивальню. Гевхер поднялась с места и встала навстречу мужу. Её изящные пальцы сцепились в замок, в глазах проступила небрежная приветливость.
  - Доброго вечера, Эркин. Я ждала тебя. - такими словами встретила янычара красавица-султанша.

Султанша, уловив нотку подозрения и издёвки в голосе благоверного, предпочла просто не обращать на это внимания и перейти сразу к делу. Разумеется, сообщить главное ей удастся не сию минуту - духу не хватит. Гевхерхан внутренне готовила себя к тому, что придётся рано или поздно произнести эти два слова - "я - беременна". Поэтому она оттягивала этот момент, держа супруга в некотором напряжении. Наконец, почувствовав, что чересчур затянувшееся молчание слишком чревато, султанша начала, взяв янычара за руку.
  - Пока Хайринисса гостила у нас, я во всём покорялась тебе. - два тёмных глаза глянули на агу в упор. Тонкая и мянкая ладонь девушки чувствовала его сильную руку, огрубевшую от ежедневных упражнений с ятаганом. - Здесь, - свободная рука указала на двуспальную кровать под балдахином, - на этой постели, ты не получил отказа ни в чём. Семь ночей мне приходилось забывать, кто я, чтобы исполнить любую твою прихоть. Правда?
Всё сказанное было чистой правдой. Что Гевхерхан вытерпела за эту неделю, ведомо лишь ей, Эркину и, конечно же, Всевышнему. Девушка, происходящая из величайшей династии мира, принуждена была сносить всё, что происходило здесь, под этим пологом. Но что поделать, если у неё не было иного выхода? Когда приехала сестра, и "сделка" вступила в силу, Гевхер заперлась в комнате, вынула Коран и попыталась отыскать утешения в его священных строках, особенно там, где говорилось о союзе мужчины и женщины. Султанша утешалась мыслью, что эти семь дней она будет вести себя, как образцовая жена. Но чего это будет ей стоить, в то время, как Эркину для соблюдения условий достаточно всего лишь вернуться из корпуса - и всё!!! Где справедливость?

Гевхерхан молчала. Разумеется, новости у неё были, да такие, что она сама не могла поверить в случившееся. С того момента, как из дворца уехала лекарша, султанская сестра только и думала о том, как объясниться с мужем. И вот теперь, когда они стоят посреди этой комнаты, друг против друга, она не может говорить. Временами Гевъерхан чувствует, как её душат слёзы, как что-то незнакомое царапает грудь, словно хочет достать оттуда все эмоции сразу.
  - Есть, Эркин. - доверительным полушёпотом произнесла девушка. - Есть и очень важные.
И вновь тишина. В воздухе витают нотки благовоний - амбра, мускус, померанец и прочие изысканные ароматы. В углах дымят курильницы, в лампах пляшут огоньки. Где-то за окном, в глянцевито-сырой ночной гуще слышится соловьиная песнь. Сад. Вот откуда несётся извечная жалоба маленького, невзрачного серенького поэта. Он поёт о своей любви к розе. Гевхерхан завидовала этой розе. Её любят чисто и искренне, не то что женщин. Любит ли её Эркин? Возможно. И если любит, то это, пожалуй самая жестокая любовь. Одно она знала наверняка: своего мужа она не полюбит никогда. У неё не было даже уважения к нему. И вот сейчас, зная, что под её сердцем будет расти его дитя, султанша мучалась от двух чувств - она и не чаяла души в этом ребёнке, и боялась его.
  Эти семь дней подарят нам девять месяцев ожидания. В это время ты не посмеешь прикоснуться ко мне. За эти месяцы я постараюсь сделаться более покорной, но не обещаю, что мне это удастся.
Она взяла янычара за руку. О, Аллах, какие грубые и жёсткие ладони... Не этим бы рукам держать новорождённого, не им бы обнимать супругу... Гевхерхан поднесла Эркинову ладонь к своему упругому животу.
- Вот. Здесь подрастает наш сын. Или девочка... Кого Всевышний пошлёт.