Азизу не сиделось в особняке, милостиво пожалованном ему в дар от Кёсем-султан хазретлери. Хотелось вдохнуть свежего вездуха, послушать живую людскую речь, почувствовать себя частичкой этого прекрасного города, столицы столиц, в которой ему теперь предстоит жить, хотелось прирасти к нему костями, плотью и дошою. А где же ещё можно услышать всё богатство и красоту людской речи, как не в мейхане? Вот именно - нигде. Поэтому паша велел принести себе простое платье и тюрбан. Хотя он теперь ничем не отличался от горожан, охрану он, всё-таки, оставил при себе, предварительно наказав им переодеться в соответствующее одеяние. Когда все нехитрые приготовления были завершены, Азиз-паша и трое верных ему людей вышли из усадьбы. На улицах было уже не так людно, как, к примеру, днём, но нетрудно было догадаться, в какие закутки переместилась добрая половина стамбульских мужчин. Туда, где вино, шербет, боза и ракия льются рекой, где слышен женский смех, зазывное бряцание ручных и ножных браслетов, ласковые слова и задорная музыка. Пусть эти места называются домами греха и порока, но отчего-то всех османов постоянно манили эти заведения, которых в Константинополе было множество... впрочем, не только в Константинополе, а и по всей великой империи.
Едва Азиз переступил порог мейханы, как в нос ударил запах кальянных смесей, в уши - бойкая музыка, в глаза - пестрота лиц и женских очертаний. Паше здесь явно нравилось, учитывая то, что для любой гурии он представлял очень крупную добычу. Ещё бы! Во-первых - паша, только-только выбившийся из янычар, во-вторых - богатый (бытность бейлербеем не прошла для него впустую), в-третьих - молодой, красавец, с бурлящей кровью. Каждая женщина лакома до таких, как он. Но сами гурии представляли для паши весьма смутный интерес, хотя там, куда он пришёл, обитали истинно райские создания, достойные очей падишаха.
- Паша! - крутую смуглую шею Азиза обвили две нежные, словно лилии, руки. Оздемироглу обернулся (девушка была настолько игрива, что подошла к нему со спины). Перед ним стояла его недавняя любимица - черноокая, чернокудрая, стройная и гибкая, как анатолийская лоза.
- Рада, моя красавица! - мужчина, не стесняясь никого, подхватил хатун на руки и трижды повернулся на месте. Рада обвилась вокруг него, словно змея-медянка вокруг розового куста.
- Я так скучала, паша, Вы даже представить себе не можете... Если бы не Ваш приход, я бы сама отыскала любимого хоть на краю света...
Азиз аккуратно поставил девушку на место. От тёмных кудрей Рады пахло корицей и мёдом. Оздемироглу с удовольствием втянул носом терпкий, пропитанный всеми хмельными парами сразу, воздух.
- Там, где ты, там и рай для меня. - паша крепко сжал руку фахише, а потом тихо велел смешаться с танцующими. Сам же он, отыскав хорошее место, уселся и кликнул служку, чтоб принёс чарку вина. Бойкий юноша поклонился и исчез в толпе. Ожидание было коротким, но пока оно продолжалось, Оздемироглу углядел две фигуры, сидящие неподалёку.
"Интересно, заметят или нет?" - подумал паша, пристально вглядываясь в знакомцев. Ими были никто иные, как Гюзельджезаде Искендер и Нуман Тахшилли. Надо бы подойти да завязать с ними беседу, но служка уже подоспел с кубком и целым кувшином вина. Вечер начинался очень приятно.

Чудный, по истине весенний день ударил в голову Искендеру-паше. Ему сегодня совершенно не хотелось ничего делать по делам государственной важности, а  хотелось только отдыхать и отдыхать.  Он прогуливался по утру по улицам города, всё заводил незатейливые диалоги с торговцами и просто прохожими. Всё смущал стамбульских женщин, когда глядел на них из-под строгих по обычаю бровей своих и смягчал всё это лукавой ухмылкой, что проглядывалась в очертаниях вечно аккуратной его бородки. Если по хорошему, то ему давно пора было бы настучать по голове этим мужчинам, что всё не могут углядеть за своими дочерьми и жёнами, но Искендеру, как и всегда, удавалось выйти сухим из воды: он важно заводил руки за спину, задирал подбородок и с соколиным взглядом высматривал всё вокруг, будто ничего и не было. 
Вдруг взбрело паше в голову отослать "птичку" одному уважаемому человеку. Пришлось забрести к одной кофейне, где, купив чашечку ароматного напитка и упросив для себя кусочек пергамента с пером и чернилами, Гюзельджезаде уселся на табурет и стал выводить письмо. А весточка эта дойдёт до Нумана-паши, нынче - доброго товарища, уважаемого слушателя и просто хорошего человека. Уж так давно не виделись они, что стал паша и вовсе забывать о этом затейнике. 
- Латиф, - стал говорить паша, аккуратно скручивая послание в трубочку, - давай, поднимайся, хватит рассиживаться. Вот это, - Искендер прокрутил меж пальцев трубочку эту, протягивая её молодому своему привратнику, что вечно таскался и выполнял разные поручения, - мигом доставь к Тахшилли Нуману-паше. Пусть прочтёт и сразу же приходит. Понял? - уловив краткий кивок от вставшего с табурета гонца, Гюзельджезаде в ответ кивнул и махнул рукою, дабы тот шёл. А сам, обратно поворачиваясь лицом к маленькому столику, куда эфенди уже принёс чашечку с кофейным напитком, стал отдыхать и ждать нужного часа.
Прошло некоторое время, и снова Искендер ввязался в разговор с торговцем, только теперь не с торговцами бытовых принадлежностей, а с властителем сладостей.
- Вот так, вот так! - вторил умелец, покрывая очередное изделие медовым нектаром. - Побольше надо, побольше... Опа, вот, гляди, паша, вот! - сунул этот эфенди Искендеру своё творение прямо под нос, на что тот сразу же отпрянул, ибо не любил такого рода сюрпризы.
- Ай, Саид, полегче! Совсем уже света белого не видишь со своими сладостями, - паша преградил путь вытянутой рукой, которую ранее держал за спиной. - Удумаешь ещё убить.
- Алл-а-а-ах, - протянул эфенди, - разве смею, паша!
Тут недовольное внимание Гюзельджезаде прервал дикий хохот. Он обернулся, чтобы глянуть, кто же там такой весёлый ходит! Но паясничать не пришлось, ибо на глаза попалась знакомая товарищеская "рожа", да простит Аллах за такие слова. Уста паши растянулись в улыбке, а после и вовсе разошлись в задиристом смехе, что перешёл от друга.
- Будем знакомы, эфенди, пред вами поэт, музыкант и прекрасный танцор, - Искендер насмешливо склонился, а после быстро подступил к товарищу и хлопнул того по плечу. - Пройдёмте, уважаемый, покажу Вам столицу нашу! А начнём мы пожалу-у-уй, - развесёлые глаза паши стали бегать по улицам, задевая и лавку мастера сладостей, что уже давно переключился на другого турка, - начнём вон с того места.
Зоркий глаз лёг на вывеску таверны, куда частенько заглядывал паша, дабы выловить какую нибудь прелестницу. Ох... что же в этой мейхане, Аллах... разврат, питьё, ругань! Ну то ещё место! Оказавшись на пороге, руки Искендера тут же улеглись на талии восточных красавиц, что повисли у него на шее. Каждая шептала что-то на ухо, а паша на то лишь дивно улыбался и пытался каждой вежливо отказать, ибо пришёл то он сюда совершенно не за тем, что так яро предлагали гурии.
- В другой раз, моя прелестница, в другой раз. - говорил он, однако девушки не отступали.
- Зачем потом, эфенди?- говорила одна.
- Давай сейчас... - щебетала другая на левое ухо. Но тут кто-то хлопнул в ладоши и девицы мигом разбежались, Гюзельджезаде даже не успел толком ничего понять. Постепенно, когда взгляд его уловил  ещё одну женскую фигурку, что лепетала с Нуманом, тогда-то он и понял, кто же есть его спасительница. Поправив свой кафтан, который девицы пытались стянуть, и подтянув пояс, за коим местился не только кинжал, но и мешочек с акче, который, по видимому, пытались ухватить эти птички, паша подступил к товарищу.
- Это что за... - он не успел договорить, провожая же взглядом хатун, как вдруг Нуман сам стал ответствовать. Слушая повествование, стал идти Искендер к запримеченному столику у малого окна, за который позднее оба и сели. 
- А трудно то как, Нуман, быть бдительным в таком блудном месте. Но на то мы и не просто люд османский. Мы - представители слова, как ты сказал, великого нашего падишаха, дай Аллах ему долгих лет жизни. Ходить сюда нам нежелательно... вот чего говорят люди... но, будь сторонником моего слова, как же тут не зайти, да? Но ты припомни только то, сколько гадюк мы здесь уже придушили, а! Ай, ай, на каждом шагу. Это им, - паша кивнул в сторону полумёртвых посетителей, - им ничего уже не надо. Вот пусть и не переживают. А наша задача наблюдать и... - снова лукавая усмешка посетила Искендера, как только он заприметил взгляд хатун, что танцевала неподалёку, - и ценить дело этих искусительниц.
Светловолосая красавица! Что-то тихо лепечет своей подруге, хохочет, размахивает руками и виляет бёдрами, как будто заигрывает с тёмными демонами темноты. Смотреть и смотреть... Да не тут то было. Гюзельджезаде почувствовал стук по столу - это  Нуман так пытался привлечь его внимание. И паше пришлось отвлечься, глянув сначала на товарища, а затем на стол в нескольких метрах. И узрел, узнал бейлербей человека, что привлёк внимание обоих. И тот же узнал их.
- Ты гляди, какой важный у нас паша, - говорил Искендер, с улыбкой кивая в сторону идущего к ним Оздемироглу. - Мир тебе, Азиз. Что ты такой важный сегодня пожаловал, думается что-то?
Обычно, когда встречались они, то не было такой беспечности в глазах Азиза. Сразу почудился некий сук, что тяготил и мешал. Гюзельджезаде то славится своим таким пронюхом, потому то сразу уловил и что-то эдакое, из-за чего стал молвить по сторону пришедшего паши:
- Не беспокоит ли тебя часом ничего? Вот гляжу на тебя и не вижу былого наслаждения от этих стен, паша. Коль явился, то делись тем, что знаешь. Давай, давай, не таи от нас.
И пока Азиз думал над чем-то, Искендер приложился к своему кубку с вином, заедая ломтиками какой-то чудной пищи на блюде.

Азиз-паша занял своё место рядом со своими друзьями, но во всё то время, пока продолжалась их короткая беседа, лицо его оставалось каким-то сосредоточенным и очень серьёзным, словно он хотел поведать двум визирям совета какую-то очень важную новость, но всё никак не решался этого сделать. Но что ему мешало? Может, он не хотел раскрывать своей тайны здесь, в мейхане? Откуда ему было знать, что Нуман и Искендер окажутся здесь же? А может, эта тайна предназначалась вовсе не им, а кому-то другому, может даже, самому повелителю? А если даже предположить, что то, о чём собирался рассказать Азиз, всё-таки предназначалось именно им, то они могли бы спокойно отправиться наверх в одну из незанятых комнат и всё обсудить. Судя по серьёзному виду паши, здесь не требовались лишние свидетели и лишняя пара ушей, которые, при желании и если очень повезёт, можно будет потом всегда укоротить, чтобы их обладатели не разболтали чего-нибудь лишнего и не разнесли подслушанную новость по всему городу.
Однако Нуман решил оставить эти довольно кровожадные мысли, которые лезли сейчас ему в голову, вместо этого он проследил за взглядом Азиза-паши и увидел, что в мейхане начинается некое оживление, постепенно тушат свет, а в центре появляется большая ширма. Нуман сразу всё понял. Поначалу он был даже немного раздосадован, что эти Карагёзджу появились так невовремя, как раз в тот момент, когда Азиз-паша решил сообщить друзьям что-то важное. А тут ещё какая-то девушка, очень милая на вид, подошла к Азизу, наклонилась и что-то с улыбкой прошептала ему на ухо. И тут Нуману захотелось, чтобы рядом с ним сейчас не было ни Азиза, ни Искендера, чтобы не приезжали в мейхану все эти актёры - он и так уже сто раз видел этот спектакль и во дворце, и в других заведениях, только немного попроще, чем эта мейхана. Ему мучительно захотелось, чтобы рядом с ним была сейчас только одна Арника, эта прекрасная хатун с большими, бездонными, как небесная глубина, очами, в которых, как в зеркале, отражался он, Нуман, со всеми своими страхами и чувствами, страстями и желаниями, со всеми мыслями, которые только зарождались у него в голове, или ещё только будут в ней зарождаться. Чувствовал себя беззащитным перед этой женщиной именно в тот момент, когда они находились с ней наедине, ощущал её власть над собой, ведь здесь, в этом доме греха и порока она вольна была делать с ним всё, что ей заблагорассудится, и он не имел в себе сил на то, чтобы воспротивиться этому. Одного только не мог позволить паша - слишком глубоко проникнуть в свою душу и сердце, не позволял никому даже заглянуть в замочную скважину той двери, за которой скрывались его самые потаённые чувства и мысли, которых даже этой женщине он не мог раскрыть, не потому что боялся её, а потому, что знал, что если раскроет хоть кому-нибудь эти тайные мысли и желания, не сможет больше прямо смотреть в глаза этому человеку, наверное, даже не сможет слишком долго находиться с ним рядом, ведь он будет знать гораздо больше, чем он сам знает о себе теперь. А как сможет он распорядиться этими знаниями? Этот вопрос оставался для Нумана-паши без ответа.
Подобные же смешанные чувства испытал Нуман десять лет назад, когда впервые переступил порог этого заведения, и когда впервые увидел темноокую красавицу с пышными, длинными волосами, перехваченными алой лентой. Тогда Арника была гораздо моложе, но это ничего не значило - даже теперь она не потеряла свою привлекательность, хотя на своём веку она повидала с тех пор тысячу, а может, и десятки тысяч мужчин самого разного положения и статуса. Тогда, десять лет назад, она ещё только-только вступала в эту новую для неё жизнь, грубую, низкую, не знающую ни благодетели, ни каких-либо понятий о чистоте и нравственности.
В тот вечер он просто пришёл в мейхану, чтобы развлечься. Для него уже не в диковинку была связь с женщинами, и он чётко знал, чего именно хочет получить от этого вечера. Весёлый, вечно пьяный хозяин мейханы, плутоватый грек Эвренос-эфенди проводил его в одну из комнат наверху, в которой сидела она, Арника. В первые несколько минут Нуман стоял, не в силах отвести от неё глаз, поражённый её красотой. Дикое, необузданное чувство захлестнуло его, не до конца осознавая, что делает, он бросился вперёд, к той, кто являлась для него в ту минуту воплощением рая на земле. Он понял, что до сих пор ни к одной из тех женщин, которых он повидал за всю свою жизнь, он не испытывал тех чувств, которые он испытывает к этой девушке. Он не понимал, как такое могло произойти, ведь он никогда раньше не видел её, но увидев лишь один раз, навсегда запечатлел в своём сердце её образ.
А когда всё закончилось, он вдруг увидел её слёзы и неподдельный страх в глазах. Она прижималась к нему и плакала так горько, что Нуман в первую минуту никак не мог понять, в чём дело. Потом он понял, что стал первым мужчиной в её жизни, и что до сих пор она ещё ни с кем не испытывала того, что только что произошло, и теперь плакала от того, что думала, что он её навсегда покинет и что жизнь её теперь загублена навсегда. Паша долго успокаивал красавицу. Наконец, он пообещал ей, что будет навещать её при любой удобной возможности, что постарается сделать всё возможное, чтобы выкупить её из этого ужасного места, но никогда не бросит её. Она, хоть и с трудом, но поверила ему. И он не обманул её ожиданий. Все эти десять лет он тайком навещал её, ища любых предлогов, даже самых немыслимых, чтобы выйти из дворца и тайно пробраться в мейхану ради одного: лишь бы только увидеть её и удостовериться, что с ней всё хорошо.
Но однажды всё изменилось в один миг. Это произошло семь лет назад. Нуман, как всегда, пришёл в мейхану, но не обнаружил своей возлюбленной среди танцующих. Когда он начал узнавать, в чём дело, ему сначала никто не хотел ничего говорить. А когда он уже начал терять терпение и пришёл в ярость, одна из девушек, которая больше всех ненавидела Арнику и хотела причинить зло не только своей сопернице, но и паше, сказала, что Арника сейчас наверху развлекается с хозяином, и что если достопочтенный паша помешает им, то он больше никогда не увидит свою возлюбленную. После таких речей Нуман был готов прямо здесь же придушить девушку. Он бросился наверх, перепрыгивая через две ступеньки, приодолевая последний пролёт, он больно ушиб колено и от этого ещё больше разозлился. Он наизусть знал расположение комнат на втором этаже, и потому безошибочно нашёл комнату, в которой он столько раз вместе с Арникой возносился к облакам и падал в бездонную пропасть. Дверь оказалась не плотно прикрыта. "Неужели этот пьяный чудак Эвренос был так нетерпелив, что даже дверь оставил не запертой", - пронеслась мысль в голове у паши. Но больше он ни о чём не думал, гнев бежал впереди его самого. Он пинком распахнул дверь и застал свою ненаглядную в объятьях вечно пьяного и хитрого грека. Их свидание уже приближалось к своему завершению, но появление Нумана подействовало на них, как гром среди ясного неба. Перепуганный Эверенос-эфенди скатился с ложа, и, даже не успев толком привести себя в надлежащий вид, хотел было выскользнуть из комнаты, но паша сбил его с ног одним ударом и заорал:
- Что здесь происходит! Отвечай, хитрый плут, а иначе я разможжу твою никчёмную голову вот этим стаканом!
- П-п-простите, п-п-паша хазретлери, я только... Мы с Арникой...
- Не смей даже касаться её имени своим грязным языком, шайтанов прихвостень! Если ещё что-то подобное повторится, не сносить тебе головы, можешь в этом не сомневаться! Я ведь уже предостерегал тебя, даже не смотря на то, что Арника состоит у тебя в подчинении, ты не смеешь даже пальцем тронуть её, ведь я уже внёс за неё плату, хотел выкупить её из твоего грязного дома разврата, но ты принебрёг этим! Не забудь того, что я сказал тебе.
- Но вы ничего не можете со мной сделать, паша, ведь сам повелитель назначил меня на эту должность.
- Ты ещё смеешь мне возражать, безродный пёс! Да как ты смеешь! Кто ты такой! Я представитель нашего великого падишаха, я член совета дивана! Достаточно сказать всего несколько слов нашему повелителю, чтобы он отдал приказ стереть твою мейхану с лица земли вместе с тобой и со всеми твоими гостями и слугами. Но Арнику ты больше тронуть не посмеешь, ты понял меня!
Нуман схватил бедного грека за грудки и с силой встряхнул его. Ему даже показалось, что Эвренос на некоторое время немного протрезвел и посмотрел более осмысленно.. Вдруг Эвреноса снизу позвали, и он, поспешно одевшись, вышел. Арника со слезами бросилась на шею паше. Она плакала и говорила, что хозяин взял её силой, что она никого не хочет видеть, кроме Нумана-паши, что она готова умереть ради него.
Через неделю Нуман снова пришёл в мейхану Эвреноса-эфенди и вновь не застал Арнику среди гостей. Вдруг к нему подошла Миленика-хатун и дала маленькую записку, в которой говорилось, что на деньги, внесённые пашой на выкуп фахише, хозяин мейханы купил большой загородный дом специально для Арники-хатун, что Арника-хатун теперь является женой хозяина, и что паша может быть свободен от любых своих обещаний. Эта новость пригвоздила пашу к полу, она просто раздавила его, уничтожила. Несколько дней после этого он ходил, как в бреду, а потом отправился на поиски Арники. Он без труда нашёл тот дом, в котором жила теперь Арника-хатун. Он пришшёл как раз в тот момент, когда её мужа не было дома. Хитрый грек обманул пашу. Каждый день он навещал супругу, следя за тем, чтобы она ни с кем не виделась из своих прежних посетителей, приставил к ней множество слуг и служанок, однако паша всё предусмотрел. Он пришёл в тот момент, когда слуги разошлись по своим комнатам, а служанкам паша принёс много всяких украшений и различных подарков, сказав, что его сюда прислал хозяин мейханы по особому делу. Служанки ничего не рассказывали Эвреносу о частых посещениях паши, потому что думали, что это он отдал такой приказ, ведь Нуман являлся в дом, переодевшись слугой, чтобы ни у кого не вызывать подозрений. Таким образом, он навещал свою возлюбленную, не будучи узнанным, а Эвренос, видя, что паша больше не посещает его мейхану, совсем успокоился, думая о том, что теперь паша, наконец, оставил его и его супругу в покое.
Но паша на этом не успокоился. Он решил уничтожить Эвреноса любым способом. Однажды он дал Арнике медленно действующий яд, который она должна была незаметно подсыпать мужу в еду ежедневно. Арника согласилась, ведь она люто ненавидела Эвреноса, мечтая воссоединиться когда-нибудь с пашой.
В конце концов, яд подействовал, и через 4 года Эвренос-эфенди предстал перед всевышним. Однако Арника не спешила воссоединяться с пашой, чему Нуман был немало удивлён. Вместо этого она прибрала к рукам мейхану, навела там порядок, а жила по-прежнему в своём доме, занимаясь ростовщичеством. Поначалу паша не очень одобрял всё это, но потом смирился, ведь ему было достаточно того, что он уже сделал для этой женщины, и она была вполне довольна своим положением. Нуман по-прежнему любил её, любил также страстно и пылко, и она отвечала на его чувства, была благодарна ему за всё, что он для неё сделал.
И вот теперь, в этот прекрасный вечер, когда Нуман сидел в окружении своих друзей и лениво прислушивался к дроби бубна и пронзительным возгласам зурны, он то и дело бросал взгляд на Арнику, которая, на правах хозяйки мейханы, сидела ближе всех к ширме, за которой вот-вот начнётся действие.
Но вот зурна затихла, и все увидели не слишком молодого, но и не слишком старого человека с очень весёлым, немного плутоватым видом, держащегося довольно уверенно и бойко. Это был Хадживат, неразлучный друг Карагёза, сочетавший в своём характере глубокую мудрость, достойную уважения, и весёлый нрав. Ему и сам шайтан не брат, если, конечно, этот шайтан не предстанет в образе янычара. Конечно, это была всего лишь кукла, которой из-за ширмы управлял умелый Хайяльджи, но сейчас до этого никому не было дела. Все следили за тем, что будет сейчас происходить.
Поначалу Нуман следил за представлением без особого интереса, но потом, по мере развития событий, ему становилось всё более и более любопытно, и он даже забыл о той новости, которую хотел сообщить Азиз-паша. Он заметил, что и Искендер очень увлечён разворачивающимся действием, а Азиз, поначалу пришедший в отчаяние от того, что не может ничего рассказать своим друзьям, тоже постепенно весь обратился в слух и зрение.
Снова зазвенел бубен, к нему присоединились уд*] и кеманча**], а затем и флейта начала оживлённую, весёлую мелодию.
- Друзья, - начал Нуман, - я чувствую, это может затянуться надолго. Мне кажется, надо найти более удобное место для разговора, Азиз-паша хотел сообщить нам какую-то важную новость.
Но никто не ответил паше, Искендер и Азиз увлечённо следили за разворачивающимся действием представления, начало которого Нуман пропустил, отвлекшись на обдумывание того, куда можно было бы уйти от посторонних глаз и ушей. Теперь настала его очередь прийти в отчаяние, он не любил никаких недомолвок даже со стороны своих друзей. Ему во что бы то ни стало захотелось узнать, какую тайну скрывает Азиз.
- Вай-вай, эфенди, что ты так кричишь! У меня жена на сносях, гляди, вот-вот разродится от твоего громкого крика.
Хрипловатый, насмешливый голос из-за ширмы принадлежал никому иному, как Карагёзу, главному герою этих постановок, смешному, находчивому, только прикидывавшемуся немного глуповатым. Нуман-паша мог бы сказать, что знает всё это действие наизусть, если бы каждый раз, когда приезжал театр теней, в представление не вносились какие-то новые элементы, украшая его, делая ещё более интересным и увлекательным.
- Э, эфенди, не хорошо так разговаривать со старым другом, да и потом, почему ты так странно хрипишь, как янычар после удачной прогулки по городу?
Судя по какому-то короткому, но очень потешному возгласу оюнджу-аги, можно представить, будто бы Хадживат сделал очень обиженное лицо, что удержаться от смеха было просто невозможно (но фигурки они и есть фигурки, они властны менять только голос).
- Эй-вах, покарай тебя Аллах! - Закричал Карагёз сердито (с его-то голосом сердиться - самое оно!), - чего тебе от меня нужно, Хадживат-челеби, успокойся и иди своей дорогой, куда шёл, не видишь - я занят!
- Вот как? И чем же ты занят, эфенди?
- Не видишь, я колыбель мастерю для моего Карагёзика.
По мейхане пронёсся хохот.
- Да, был один дурень, теперь их станет двое. - Сокрушённо развёл руками Хадживат, вызвав бурю оваций и неистовый гнев Карагёза.
Дело начинало пахнуть дракой.

*]Уд - старинный османский струнный инструмент, по виду напоминающий средневековую лютню.
**]Кеманча - старинный османский смычковый инструмент, прародитель современной скрипки.

Отредактировано Тахшилли Нуман-паша (2017-03-30 11:47:47)