- Девушки, пошевеливайтесь! Госпожа наша пожелала отобедать в саду, разве не слышали? - Элиф, хозяйственная, сердитая и пунктуальная даже в мелочах, стояла у беседки, сцепив пальцы в замок и озирая двор. Под её чутким руководством служанки приводили сад и беседку буквально в божеский вид. Калфа сегодня говорила мало, и только резкие и редкие окрики периодически оглашали двор, заставляя девушек двигаться проворнее и работать лучше. А как же иначе? За этими дармоедками только глаз да глаз нужен. Элиф, поднаторевшая в хозяйственных делах, очень хорошо знала это. День стоял жаркий, солнце палило яростно и немилосердно, и бедные невольницы исходили потом.
- Не забудьте подать к кофе мятный лукум. - распоряжалась Элиф, отряжая двух рабынь на кухню. Калфа знала, что мята в любом виде лучше, чем что-либо спасает от жары. Последние штрихи - и обеденное место для Гевхерхан-султан буквально манит своим уютом. Калфа старалась не зря. Она знала, что сиятельная султанша позвала её разделить с ней полуденную трапезу, и это приглашение неимоверно грело душу.
- Элиф-хатун, - грубоватый мужской голос, донесшийся откуда-то со спины, прервал радужные мысли женщины, - у меня важное дело к Вам...
Калфа обернулась резко и раздражённо. Перед ней стоял высокий и крепкий бостанджи. Из-под чёрных бровей серьёзно и взволнованно смотрели два карих глаза, а чёрные усы скрывали не улыбку, а напряжение.
- Юнус-ага, какого шайтана? - зашипела на агу Элиф. - Не видишь, что я вся в делах, как пчела в меду? Что у тебя?
Бостанджи посерьёзнел ещё сильнее, и калфа поняла, что дело у Юнуса и впрямь нешуточное.
- Ну, чего окаменел? - спросила женщина чуть мягче.
- У дворцовых ворот какая-то оборванка. Лежит без сознания, лицо обожжено, одежда изодрана в клочья. То ли Всевышний её к нам послал, а то и нечистый попутал. Пойти бы да узнать...
Элиф изменилась в лице. Она никак не могла ожидать такого поворота событий. Вскинув руки и негромко попросив Аллаха о терпении, калфа поспешила за Юнусом-агой, на ходу грозя пальцам на рабынь, оставшихся без надзора. Когда ага и его спутница оказались за воротами, Элиф подавила в себе рвущийся наружу крик. Существо, съёжившееся у самых ворот, было поистине жалким и не подавало признаков жизни. Калфа хотела не только кричать при взгляде на него, её здорово мутило, хотя женщина не ела порядка двух часов. Девушка оказалась красивой, с пышными чёрными волосами, но правая половина её лица была обезображена языками огня настолько, что всякий, кто посмотрит на неё, отшатнулся бы от ужаса или омерзения. Одежда, судя по тому, что от неё осталось, была довольно приличная. Интересно, кто она.
- Хатун, хату-ун? - подавив последние приступы тошноты, калфа присела на корточки и взяла девушку за руку. Пульс есть, значит, жива (хвала Аллаху). - Юнус-ага, она дышит. Бери её и унеси в комнату служанок. Пусть за ней хорошенько присмотрят.

Через день в комнату девушки, которая уже пришла в себя, как сообщили невольницы, что присматривали за ней, явилась Элиф-калфа и ещё одна гостья - сама Гевхерхан-султан хазретлери. Обе женщины намеревались хоть немного поговорить с незнакомкой, порасспросить, кто она и откуда.
- Вот, моя госпожа, вот эта девушка. - говорила Элиф, сопровождая султаншу в комнату. - Ей бедняжке, лицо обожгли. Рабыни говорят, что она понимает по-нашему, но кто она, не говорит.
При последних словах Элиф сделала короткий знак служанкам, и те, почтительно поклонившись госпоже, удалились из комнаты.

Оранжевая заря занималась перед глазами. Всюду мелькали обожжённые фигуры мужчин и женщин, в ушах стоял треск пламени и пронизывающий душу человеческий крик. Всё это окружало Терезию, которая сама не знала, как выбралась из самого сердца пожара в мейхане. Как и в какую минуту он начался, никто не мог бы сказать наверняка. Одно было ясно, как Божий день: главное - спастись. Любой ценой, даже если эта цена равна чьей-то жизни, но спастись, выжить. Фахише не ждала, что спасение будет лёгким и безболезненным. При побеге из кабака, девушка опалила себе лицо и руки. Ноги были целы, и именно они служили сейчас единственной надеждой. Не разбирая дороги, Терезия кинулась вон из мейханы, никем не замеченная. Никто и не вспомнил о красавице венгерке - все были слишком заняты собой, а Ставро вдобавок и своим имуществом.
Сколько прошло времени, сколько звёзд совершили на небе своё чудное шествие, Терезия не знала и не считала. Она бежала в полной темноте по улицам Стамбула. На её счастье, в столь поздний час все сидели по домам, творили молитвы, ужинали и ложились спать. Ноги сбились в кровь, в глазах стоял мрак, столь внезапно нахлынувший после червонных всполохов пожара, а голова гудела, как турецкий барабан, а может, и того хуже. Одним словом, если ад и существует, то Терезия познала его в эту ночь, как никто. Когда ноги окончательно стали непригодны для бега, девушка, повинуясь голосу страха, опустилась на четвереньки и побежала по-кошачьи. Если бы кому-то в такое время выглянуть на улицу, он бы навсегда зарёкся употреблять напитки, не дозволенные Кораном. Но никто не показывался, и Терезия, не ощущая земли, двигалась в неизвестном направлении, желая быть подальше от злополучного дома греха. Последняя мысль, которая посетила её в ту ночь, была такой:
"А может, это знак?"
Силы оставили несчастную беглянку у чьих-то богатых ворот. Впотьмах девушка не разобрала, что это за дом, на какой улице она находится, - она просто рухнула наземь, больно ударившись головой о каменную кладку. Мир в глазах завертелся, а сознание покинуло свою владелицу надолго. А может быть, и навсегда.
Первое, что увидела Терезия, когда открыла глаза, был потолок. Расписанный в лучших традициях османских мастеров-орнаментистов, наверное. Казалось бы, откуда простой фахише, которая отроду не была во дворцах, знать, но Терезия была убеждена - она во дворце. Неужели, ей судилось лишиться чувств на пороге особняка какого-нибудь визиря? О, это не знак свыше, а скорее, кара Господня. Турецкие паши - народ заносчивый, и оставлять в живых такую, как Терезия, не станут. Вторым ощущением, которое испытала беглая "гурия", была райская мягкость, окутывающая её тело. Перина? Настоящая пуховая перина? Действительно, роскошное место... Рядом негромко разговаривали какие-то женщины. Терезия не вдруг разобрала их слова, но это только потому, что лицо пронизала ужасная боль, а руки чувствовали в себя так, словно их окунули в жерло огнедышащей Этны.
Каково же было удивление, когда речь зашла о больной. Терезия, движимая желанием получше прислушаться, сделала попытку подняться, но тут же рухнула на мягкие подушки, в изобилии подложенные ей под голову чьими-то заботливыми руками.
- Где... я? - вырвалось из груди Терезии, причём помимо её воли.

Всё это время султанша внимательно слушала и наблюдала. Разговор между многоопытной дворцовой калфой и безродной простолюдинкой вышел односторонний, но и та, и другая понимали друг друга. Гевхерхан поняла, что неизвестная хатун, хоть и не турчанка, но язык знает.
- Не довольно ли на сегодня, Элиф? - спросила султанша, окончательно проникшаяся к несчастной девушке состраданием. Да и, признаться по чести, длительное переливание из пустого в порожнее. - Ей нужен покой, а ты...
Султанша, было, хотела развернуться и уйти, как вдруг с лежанки раздался какой-то невнятный хрип и стон. Казалось, девушка хотела что-то сказать, и госпожа принуждена была расстаться. Она скорым шагом подошла к постели и склонилась над неверной. Гевхерхан старалась разобрать слова, но они проскакивали сквозь нечленораздельный хрип. Из разобранного султанша уразумела, что бедняжка раньше служила в одной турецкой семье, дом которой сгорел этой ночью. Представительница династии была склонна доверять больной. Ей было слишком тяжко говорить, чтобы ещё и лгать. А вот Элиф глядела как-то недобро. Гевхерхан не удивилась этому - её личная калфа всегда отличалась недоверием, осторожностью, пунктуальностью и хитростью. Но сейчас её неприязнь к погорелица была ничем не подкреплена, кроме её собственные умозаключений. Султанша решила не ставить ей в вину такое отношение, пока во всяком случае.
- Как я поняла, эта девушка была рабыней в одном богатом доме. Прошлой ночью дом сгорел, и уцелела только эта несчастная. Кем бы ни была эта хатун, ухаживайте за нею. Если Аллаху будет угодно, и она выздоровеет, не гоните из дворца - всё равно ей некуда больше идти. Дайте ей какую-нибудь работу. Ну, а если, волею Всевышнего, бедняжка скончается, похороните в надёжном месте. Тебе ясно?
Судя по утвердительному кивку Элиф, Гевхерхан была избавлена от дальнейших разъяснений. Необходимые распоряжения были отданы, а это означало, что незнакомка теперь будет под надёжным присмотром и рачительной заботой слуг. Султаншу сейчас беспокоило другое: почему до сих пор нет вестей об Эркине-аге? В походе его должны окружать люди, которые преданы Гевхерхан-султан, как цепные псы, и их задача - умертвить янычара любым способом, не гнушаясь ничем. Ладно, время ещё терпит. Брат Мехмед сообщает в письмах, что поход идёт своим чередом, и что на счету османского войска немало побед. Это, разумеется, грело душу сестры падишаха, но мысль о том, что Эркин-ага, этот постылый, всё ещё живёт и дышит, удручала, лишала сна и покоя. Терпение иссякало день за днём.
В комнату вошла лекарка, высланная госпожой около двадцати минут назад. Гевхерхан, чтобы нарушить вновь повисшую тишину, приступила к ней:
- Ты уже осматривала её? - спросила госпожа. - Что скажешь?
Лекарка поклонилась и произнесла:
- Ожоги не слишком сильные, султаным. С помощью Аллаха, через неделю хатун встанет на ноги. Особая мазь для скорого исцеления уже готовится.
- Поставь её на ноги, хатун. Эта несчастная и так многое пережила. Если сумеешь не только вылечить её, но и убрать следы ожёгов, озолочу тебя.
Опытная врачевательница воздела очи к небу, намекая, что человек лишь предполагает, а Всевышний - располагает. Гевхерхан расценила этот жест как обнадёживающий. Прежде, чем покинуть комнату, она задала больной последний вопрос.
- Если сможешь, скажи своё имя, чтобы мы знали, как обращаться к тебе.