- Как я тебе сегодня? - весело спросила Атике-султан, сидя перед зеркалом в человеческий рост. На султанше было синее платье и сапфировая диадема. Вынув из шкатулки склянку с фиалковым благовонием, девушка умастила чудесным эликсиром шею и руки. День начинался приятно, несмотря на началу лета, которое обещало быть необычайно жарким. В покоях стояла свежесть, и настроение у всех было приподнятое.
- Вам очень идёт, госпожа. - улыбаясь, заверила Нимет-хатун, главная в свите султанши. Она приблизилась к сидящей хозяйке, через её плечо заглянула в зеркало, а потом двумя мягкими движениями поправила тёмно-каштановые кудри девушки, отчего они сделались ещё прекраснее.
Атике была довольна началом нового дня, и ей хотелось разделить с кем-нибудь своё благодушие. Скажем, пойти к Пейкан или навестить Хайриниссу. Лучше всего бы, конечно, съездить во дворец Гевхерхан, которая в последнее время стала жить, как настоящая затворница. Султанша искренне сочувствовала сестре, но и ослушаться матери боялась - Махиэнвер-султан запрещала выезжать к Гевхерхан, и Атике никак не могла понять, почему.
В это время двери открылись, и в покои скользнула калфа из свиты матушки. Атике уже хотела обернуться и обратиться к ней, назвав Нериман-хатун, но увидев, что это не она, сдержалась.
- Передай, что утреннюю трапезу я разделю с девушками в общей комнате. Скучно одной.
Калфа смешалась, а потом произнесла:
- Как прикажете, госпожа. Стол будет накрыт в гареме. Я пришла сказать, что Махиэнвер-султан хазретлери ждёт Вас в своих покоях.
Атике поднялась и оправилась. Как она могла забыть? Не зайти к своей валиде, не припасть устами к её благодатной руке и не испросить благословения - трудно представить большего неуважения к той, что произвела тебя на свет. Оставив Нимет-хатун за главную, султанша покинула комнату в сопровождении калфы. Дорогой она задала той единственный вопрос:
- Валиде ничего больше не говорила тебе? Вдруг что-то серьёзное случилось?
- Нет, госпожа моя. - отозвалась женщина, идя следом. - Но сказала, что это очень важно.
Атике забеспокоилась: мама никогда не стала бы бросать такие слова на ветер. Неужели что-то приключилось с Орханом? Если так, то нужно не идти, а лететь пуще ветра. Мысли в голове девушки перепутались, и дорогой она представляла всё самое неприятное. Что, что могло произойти с братом? Не допусти Аллах, но вдруг он попал в немилость повелителя? Хотя с чего бы вдруг? Падишах добр ко всем своим братьям...
Наконец султанша и её спутница очутились у дверей, ведущих в покои Махиэнвер-султан. Аги, увидев, кто перед ними, безропотно отворили двери. Девушка застала свою валиде не в лучшем расположении духа. На лице госпожи отражалась тяжёлая работа мыслей, что Атике наблюдала всего один раз в жизни. Это было два года назад, когда Орхан в чём-то серьёзно провинился. Тогда валиде было не узнать - её очи, всегда умные и проницательные, застил гнев. Сейчас, конечно, было не то же самое, но при входе в комнату и взгляде на мать, юной султанше сделалось не по себе.
- Моя валиде, - начала она, подходя и целуя холёную руку матери, - я сама собиралась к Вам. Не могла начать день, не навестив Вас. Иншалла, ничего серьёзного не случилось, а то калфа сказала, что у Вас ко мне важное дело...
Больше Атике не нашла, что сказать. Оставалось только ждать объяснений.

Смущаясь и запинаясь, Атике ответила матери:
- Не к спеху, валиде... тем более, что Вы очень хотели меня видеть. Нериман-хатун говорила, что дело важное... Это касается меня?
Говоря это, султанша задумывалась. Если речь пойдёт о ней, значит, матушка уже начала подумывать о подходящей партии. Это бы ещё, пожалуй, не так страшно, но что, если Махиэнвер-султан вздумает выдать дочь за агу янычар? Хуже этого ничего не может быть. Перед глазами юной султанши был печальный пример Гевхерхан, которая уже два года живёт с постылым супругом без всякой надежды на освобождение. Или взять хотя б Гюльсюм - она меньше года прожила замужем за пашой-стяжателем, который тоже был ей противен из-за своих сребролюбивых наклонностей, но он, по крайней мере, не имел такого жестокого характера, как Эркин-ага. Одним словом, незавидная судьба у сестёр. Празднуя их свадьбы, Атике-султан представляла себя на их месте и понимала, что не выдержит.
Но что, если матушка намерена побеседовать об Орхане? Здесь всё сложнее. Девушка знала, что характер у её брата - не сахар, особенно в последнее время. К тому же, недавно Атике узнала (вернее, даже не узнала, а, скорее, сама поняла) то, что могло сильно навредить ретивому шехзаде. Его чувства к Шехназ-султан, приходящейся детям Ибрагима Безумного двоюродной сестрой, далеко перешагнули понятие "сестренские". Аллах ведает, сколько вечеров провела Атике в попытке отговорить Орхана, усовестить его, дать ему понять, что подобные отношения невозможны. Можно сколько угодно молить Пророка о том, чтобы мама обо всём этом не узнала, но это неизбежно. Может быть, она уже догадывается, но до поры до времени помалкивает?
В задумчивости Атике с тарелки маленький арахисовый орешек. Сладкий и липкий, пахнущий мёдом, он напоминал счастливые годы детства, когда можно было ни о чём не думать и не тужить. Не то, что сейчас.
- Орхан не заходил к Вам? - спросила султанша, как бы рассчитывая на то, что мама, наконец, откроется и поделится своими переживаниями. Зная характер своей матери, Атике почти не сомневалась в успехе своего нехитрого финта. Махиэнвер-султан, насколько было известно её дочери, она родом из черкесского края, где люди отличаются взрывным темпераментом. Жизнь в лучшем и главнейшем из османских... да что там османских, из дворцов мира, сделала её более хитрой, изворотливой и велеречивой. Но со своими детьми она будет искренна до конца.

Неимоверная горечь прошла сквозь сердце Атике-султан, когда она услышала голос матери. Речи Махиэнвер-султан были насквозь пропитаны болью и страданиями многих бессонных ночей. Чуткая душа Атике тоже металась и плакала, глядя на Орхана, на его поведение. Но, в отличие от матери, девушка знала настоящую причину всего, что в последнее время творится с шехзаде... Хотя "последним" это трудно назвать. С того времени, как во дворец переехала Шехназ, Орхан совсем голову потерял. Ему пока что удаётся скрывать свои чувства, но сестра увидела и поняла всё. Сколько было провдено бесед с братом, но ни одна из них не увенчалась успехом. Атике думала и с Шехназ переговорить, предупредить её о возможных последствиях, но передумала: юная султанша может просто-напросто не подозревать о чувствах Орхана, по-прежнему считая его одним из своих двоюродных братьев, не более.
"Сказать или нет? Скрывать что-то от мамы - большой грех. С другой стороны, если она узнает, Орхану придётся несладко. Да и Шехназ безвинно пострадает. Я ещё попробую отговорить брата. Если нада, и Шехназ всё расскажу, предостерегу её. Так будет лучше для всех нас."
- Матушка... - начала Атике, глядя на Махиэнвер-султан, - наш Орхан замкнул своё сердце на двенадцать засовов, но у него есть на то причины.
Хасеки-султан поглядела на дочь с каким-то едва различимым недоверием. Атике продолжала:
- Вы же прекрасно знаете: скоро великий поход. Повелитель ещё не объявил имя того, кто станет наместником престола. А ведь им может оказаться кто угодно, и Орхан - не исключение. Шехзаде очень переживает и тщательно готовится к любому исходу, чтобы не осрамиться перед повелителем. Я много раз говорила с братом, но он не может думать ни о чём другом. Всё пройдёт, и, с позволения Всевышнего, Орхан снова будет улыбаться.
Каждое слово жгло Атике. Султанша знала, что говорит неправду, и это был первый раз, когда она решилась скрыть от матери что-то важное. Однако, раз уж она пошла на это, то отступаться нельзя. Это ради блага Орхана.
"Ах, братик, братик... Когда же ты, наконец, поймёшь, что твоя любовь сожжёт всех нас... Ты ведь и свою дорогую Шехназ подвергаешь опасности..." - мысленно причитала Атике, сидя возле матери. Махиэнвер, слушавшая свою дочь, тоже думала о чём-то неприятном. Это было видно по её глазам. В них словно плескались мутные воды.