Айшехан вместе со своей радушной племянницей спускались со второго яруса в уютную залу, откуда уже доносились манящие ароматы. Гостье, однако, хватило времени налюбоваться росписями на стенах, резьбой на лестнице, а ещё насладиться теми недолгими мгновениями, пока не завязался разговор. Правду сказать, султанша побаивалась заводить беседу о том, как началась совместная жизнь племянницы и Эркина-аги, но эту тему невозможно было даже на кривом осле объехать. Обе госпожи устроились на бархатных подушках, положенных возле низенького столика, на котором зазывно посверкивал графин с розовым шербетом, и вторили ему два небольших кубка, возле кувшина своего часа дожидались ароматные яства. Айшехан села, помянув имя Всевышнего, за трапезу, после чего начала разговор:
- В день свадьбы ты была сама не своя. - говорила султанша, аккуратно беря с большого блюда и кладя себе на тарелку жёлтый рисовый шарик, щедро приправленный перцем и шафраном. - Словно неживая сидела. А потом и вовсе сомлела перед всеми... Я тогда так молилась за тебя, чтобы Всемилостивейший Создатель не забирал твоей жизни.
Элиф-калфа, безотлучно находившаяся в зале, поглядела на Айшехан серьёзно и печально. На Гевхер и вовсе было жалко взглянуть: из ясных глаз девушки уже сочились слезинки.
- Мы все так испугались, султаным... - каким-то почти замогильным голосом отозвалась Элиф. - Прости Аллах меня за такие слова, но лучше смерть, чем...
Айшехан посуровела. Она ничего не имела против того, чтобы Элиф-калфа находилась при них, но сейчас ей хотелось остаться с племянницей один на один, поэтому госпожа обернулась и ласково сказала:
- Элиф-хатун, подожди немного снаружи. Нам с Гевхерхан нужно поговорить. - голос Айшехан звучал мягко, но внушительно и строго одновременно. Калфа повиновалась незамедлительно. Султанши остались одни. В зале царила тишина, и Айшехан первой нарушила её.
- Теперь рассказывай, что случилось. Я как увидела тебя сегодня, чуть Богу душу не отдала! Что Эркин-ага позволил себе?
Айшехан говорила, а сама всё смотрела на измученное и утомлённое личико дорогой Гевхерхан. Напротив немолодой султанши, которой перешло уже за пятьдесят, сидела совсем молодая девушка, с пышными чёрными кудрями, с ясными глазами, но её чудесное личико было бледно, изнурено, а под нижними веками была зловещая синь от недосыпа. Голос Гевхерхан, тихий и слабый, тоже свидетельствовал о том, что в эти три дня в стенах дворца творилось что-то недоброе, богопротивное. Айшехан припомнила, как ей довелось в уже не юном возрасте выйти замуж и два года жить с Кеманкешем Мустафой-пашой. Он тоже долго был янычаром, да и умер бы таковым, если бы не ласка султана Мурада, не уважение к его заслугам. Хвала Создателю, Кеманкеш вёл себя достойно, остепенился и не позволял себе ничего лишнего в отношении своей царственной супруги.
"Нет, Эркин-ага не таков, - думала Айшехан в ожидании ответа, - этот даже от визирства откажется, чтобы умереть янычаром. И до смерти будет вести себя, как янычар."