Раньше Нурбахар думала, что самое прекрасное на свете - это вечерний Ретимнон, то сейчас она знает твёрдо: нет ничего краше и умиротворённее, чем вечер в османском хамаме. Повсюду свечи, курильницы, пахнет сандалом, мускусом и розами, горячий мрамор не жжёт, а приятно разогревает тело, делая его мягким и податливым, словно воск. Нурбахар тщательно готовилась к предстоящей ночи с повелителем. Как только стало известно, что нынче султан пожелал видеть свою новую любимицу, гарем пришёл в движение. Из мастерских принесли новый наряд, калфы сопроводили счастливицу в хамам и теперь трудились над ней, умащивая всевозможными маслами, растирая плечи и руки, спину и живот, так что девушка теперь просто благоухала, как небожительница. Соскучившись в тишине, Нурбахар запела что-то лёгкое и приятное, навеянное воспоминаниями о доме. Калфы даже бросили работу и удивлённо воззрились на наложницу.
- Что это ты, хатун, совсем стыд потеряла? - спросила одна, та, что постарше. - Пристало ли тебе распевать песни неверных! Лучше вовсе замолчи, бесстыдница. Ты же теперь фаворитка повелителя, веди себя пристойно.
Нурбахар небрежно отмахнулась от зануды, но петь всё-таки прекратила.
"И вправду, - думает, - что это я... Я теперь мусульманка, такая же турчанка, как и все здесь. К чему мне дом, когда моё сердце уже поселилось здесь?"
- Брось ты наставления читать, ради Аллаха! - откликнулась вторая калфа, помоложе. - Пусть пташка поёт, пока голосок есть. Хуже будет, если Махпаре-султан узнает, достанется тогда нам на орехи.
Первая женщина прикрыла рот рукой, словно при ней помянули шайтана. Нурбахар уже слышала это имя, и судя по тому, что его здесь произносят с неприязнью, понимала, что с этой султаншей лучше не связываться. Но девичье любопытство всё же одолело, и хатун не выдержала и спросила:
- А эта Мах... как её там... Словом, эта госпожа такая сердитая, что ли? Что вам её бояться, не съест же она вас.
Старшая калфа только головой покачала.
- И нас, и тебя, красавица. Это такая змея, не приведи Аллах! С тех пор, как подарила падишаху двойню, так нос задрала, что на-поди. Узнает про тебя - в могилу сведёт.
- Не сведёт. - весело отозвалась Нурбахар, усаживаясь поудобнее. - Где уж ей.
В этот момент раздались лёгкие шаги. Калфы оставили работу и прислушались. А в следующую секунду в хамам вошла юная девушка в роскошном одеянии. Взгляд её был не по-девичьи серьёзен и даже зол. Увидев Нурбахар, она нахмурилась, а у самой фаворитки пропал дар речи. Перед ней стояла Евгения, та самая из дома Верцицци. Вот так встреча...

Слова, надменный взгляд, сам голос Евгении действовал, словно кипяток, вылитый прямо из ушата на голову. Нарбахар была настолько поражена, что в первую минуту просто растерялась и не знала, что отвечать. Перед нею сейчас стояла давняя знакомая. Когда-то их считали подругами, но правда бла никому не ведома. Две обворожительные девушки из богатейших семей соперничали между собой так же, как их отцы. Так уж судьба распорядилась, чтобы это соперничество продолжалось и на османских землях. Более того, здесь оно перейдёт все границы и станет настоящей войной, долгой и кровопролитной. Нурбахар чувствовала это уже сейчас. Чтобы это понять, достаточно одного взгляда на теперешнюю султаншу, мать двоих детей, Махпаре-султан.
Когда минутное оцепенение прошло, красавица, некогда звавшаяся Бьянкой, ответила с улыбкой:
- В Стамбуле или в хамаме? - это было открытой насмешкой, можно сказать, вызовом. Гюльнюш сделалась мрачнее тучи. Немудрено: какой женщине понравятся, когда из неё делают полоумную!
Между тем Нурбахар повела плечами и поправила пышные чёрные волосы, делая вид, что вовсе не замечает присутствии госпожи... впрочем, какая она для неё госпожа? Пристало ли пресмыкаться перед нею, когда даже на родине Бьянка этого сроду не делала. Да, сейчас она в почёте и холе, носит роскошные одежды, окружена заботой чуть ли не всего дворца, ей теперь подвластны многие. Есть только одна досадная мелочь: султан забыл о ней, не зовёт к себе, даже в ночь четверга. Да-да, Нурбахар-хатун уже успела узнать и такую важную подробность. Калфы любезно пояснили ей, что священная обязанность падишаха - быть в ночь четверга со своей старшей хасеки, коей Махпаре-султан, собственно говоря, и является. Ан не тут-то было - не ей суждено этой ночью переступить порог опочивальни правителя, не её будет он жаловать, не станет больше глядеть на неё.
- Брось, Евгения, что ты дуешься? Мы ведь с тобой старые подруги. Я тебе очень сочувствую, ведь повелитель отвернулся от тебя, даже имени твоего слышать не желает. Так что не сокрушайся попусту, что было, того не вернёшь. А сейчас с твоего позволения.
И Нурбахар, взяв миску с ароматной водой и блаженно прикрыв глаза, плеснула себе на плечи благоухающую воду и принялась сама в который раз растираться, словно до этого здесь не было заботливых служанок, которые лишь тем и занимаются, что приводят в порядок новых султанских избранниц. Бьянка так старательно показывала, что ей совсем нет дела до Евгении, что забылась и принялась за тот же напев, за который её сурово пожурила калфа. Пусть теперь попробует пожурить, когда девушка после долгожданной ночи унесёт из покоев драгоценное сокровище, а потом станет носить его под сердцем целых девять месяцев.

С самого первого слова Нурбахар понимала, что совет этот ничуть не добрый, а, скорее, предостерегающий. Ясно, что Евгения, онаже Махпаре, она же Гюльнюш, с проигрышем не смирится, пойдёт до конца. Но сейчас перед ней не обычная гаремная девушка, скромная и безответная, а её соотечественница, целеустремлённая и смелая. Если уж судьба свела двух давних противниц в Стамбуле и более того, под сводами одного дворца, значит, битва за сердце падишаха только начинается. Не уступит ни одна, это ясно, как день. Всё, что сейчас говорила новоиспечённая султанша, нисколько не задевало Нурбахар-хатун... по крайней мере, до того момента, как с уст хасеки не слетели два слова: "отец-выскочка". Этого уже девушка стерпеть не могла. Она резко поднялась, благо длинное и широкое полотенце прикрывало всё недозволенное от людских глаз, и воззрилась на госпожу с тихой ненавистью. Два маленьких шага - и вот уже венецианки стоят лицом к лицу, взоры пышут злобой. Повисла тишина, слышалось только, как мелодично в глубине хамама капает вода.
- Ещё одно слово о моей семье - и я убью тебя, клянусь Аллахом! - прошипела Нурбахар, буравя Евгению ненавидящим взглядом. В эту минуту статная итальянская девушка была больше похожа на рассвирепевшую пустынную гюрзу. - Убирайся.
В отличие от всего сказанного Гюльнюш, последнее слово Нурбахар было воистину добрым советом. В конце концов, у неё есть дети, и если бы она задержалась ещё хоть на миг, девушка кинулась бы на неё и растерзала в клочья, а это чревато изгнанием из гарема и страшной казнью. Так что сейчас для Махпаре самым лучшим было бы убраться подобру-поздорову. Но султанша, видимо, не приняла слов хатун всерьёз и не думала сходить с места. Насмешливый взгляд только усилил злость Нурбахар.
"Отец-выскочка! Твой-то не лучше, мерзавка. Всю жизнь обирал народ, как последний ростовщик. Скверная душонка, такая же, как и у тебя. Тьфу!" - мысленно злобилась и лютовала "светлая весна", но вслух не произнесла ни словечка. Скажи она это в лицо султанше, и её ожидала бы незавидная участь. Конечно, не казнили бы, но к падишаху путь был бы навеки заказан.
- Эй, сюда! - крикнула Нурбахар так, словно уже заслужила статус госпожи. На окрик явились те самые калфы, что так старательно умащивали тело новой возлюбленной повелителя. - Беритесь за дело. С Вашего позволения, султанша. - и девушка нарочито вежливо поклонилась хасеки, изобразив на лице приторную улыбку. Калфы тоже склонились перед Гюльнюш, но их лица были мрачными и сосредоточенными.

Отредактировано Нурбахар Султан (2018-01-24 18:11:23)