Вчерашний вечер показался Гевхерхан самым худшим из кошмаров. Встав после нервного и прерывистого сна, девушка чувствовала себя так, словно из неё высосали всю жизненную силу, оставив какие-то три жалкие капельки, чтоб она не умерла в одночасье. Мужа рядом не было, и Гевхер от души возблагодарила Всевышнего за такую милость, ибо видеть по утрам (как, впрочем, и в любое время суток) Эркиново лицо было просто невыносимо. Первое, что услышала султанша в это утро, был встревоженный голос верной Элиф, которая, видимо, всю ночь стерегла сон госпожи, не отлучаясь ни на мгновение.
- Заклинаю, госпожа, не вставайте... - умоляла калфа. Гевхерхан посмотрела на её осунувшееся от бессонной ночи лицо, но всё-таки села на постели. Пышные, смолистого оттенка, волосы были спутаны, тело болело. Элиф смотрела на свою султаншу, и в глазах у неё стояли слёзы. Видимо, хатун всё прекрасно понимала и от души сочувствовала молодой девушке, которая была ей не только хозяйкой, но и настоящей подругой.
- Разве это человек, Элиф? - глядя в пустоту, вопросила Гевхер. - Он - хуже зверя.
После этих слов, султанша опустила ноги, ворс персидского ковра приятно щекотнул ноги. Элиф вновь кинулась к девушке с тем, чтобы ещё раз сделать попытку убедить её не вставать. Поняв это по глазам калфы, Гевхерхан устало отмахнулась:
- Мне омерзительно это ложе. Этот дворец. Эта жизнь. Я себя стыжусь.... - и она закрыла лицо руками. Плечи тут же затряслись. Гевхер не плакала, глаза были мертвенно сухи, но в горле стоял такой спазм, чтоб говорить или даже просто дышать было крайне затруднительно.
- Позвольте, султаным... - ласково произнесла Элиф, аккуратно помогая госпоже подняться и подводя её к зеркалу. Она бережно усадила Гевхерхан перед ним и взяла в руки перламутровый гребешок, подарок Кёсем-султан. У этого гребня была уйма интересных свойств. Например, стоило начать расчёсывать им волосы владелицы, как у той улучшалось настроение, даже самочувствие менялось в лучшую сторону. Элиф это знала, а потому решила воспользоваться проверенным методом. Первое мягкое движение, и спутанные волосы начали превращаться в чёрную волну. Гевхер блаженно зажмурилась, на душе полегчало, тело обретало бодрость, да и Элиф, надо признать, была мастерицей своего дела. Умиротворение было нарушено дверным скрипом. Гевхер машинально глянула в зеркало... В нём отражалась валиде.
- Мама?
Девушка порывисто поднялась с воздушного пуфа, обернулась к матери и застыла в поклоне. Лицо валиде было непривычно строгим, да и голос не предвещал ничего доброго.
- У меня нет от Элиф никаких тайн, валиде. - попробовала возразить Гевхерхан, но матушка была непреклонна. Гевхер глазами показала калфе, что ей в самом деле сейчас лучше удалиться, и та тихо, как мышка, выскользнула из покоев. Госпожи остались вдвоём.
- Простите, матушка, я не ожидала Вас так рано... Почему Вы не предупредили меня, я бы встретила Вас, как полагается...

Умереть... Ах, как бы это было кстати, как бы спокойно было покинуть этот мир ещё до той злополучной ночи. Гевхерхан всерьёз думала об этом в день свадьбы, например, ночью, в самый канун празднества, султанша мечтала испустить дух на глазах сочувствующих родных и убитой горем матери. Может, тогда бы все почувствовали угрызение совести... Но она жива. Даже хитрость, на которую пустилась Гевхер, не спасла от того, чтобы стать женой Эркина-аги во всех смыслах этого слова.
Девушка смотрела на валиде и ничего ей не говорила. Она ощущала себя ребёнком, который натворил что-то и теперь боится смотреть родителям в глаза. Взяв себя в руки, султанша, наконец взглянула Турхан-султан в лицо и произнесла:
- Видимо, Эркин нашёл способ пожаловаться на меня.
Это было сказано с удручающей серьёзностью. Конечно, в глубине души Гевхер понимала, что Эркин не настолько не дружит с головой, чтобы говорить такие вещи самой валиде-султан, однако он мстителен, с него вполне может статься каким-то образом посодействовать этому неприятному разговору. И ведь он всерьёз надеется, что Турхан-султан каким-то образом повлияет на дочь... Ах, как же он заблуждается.
Судя по взгляду валиде, на Гевхерхан "донёс" не Эркин, а кто-то другой... Неужели Элиф проговорилась? Но как? Она ведь все эти дни безотлучно была во дворце, ей и в голову не приходило покинуть его даже по каким-то мелким надобностям вроде похода на рынок. Словом, Элиф перед своей госпожой чиста. Тогда кто же ещё? Гевхерхан ломала голову и ждала пояснений, которых почему-то всё не было и не было. А впрочем, так ли уж важно, кто рассказал маме обо всём... Она обо всём осведомлена, она негодует и переживает, ей больно и совестно, хотя насчёт последнего можно усомниться. Обе госпожи молчат, эта тишина становится тягостной, настолько, что даже несколько мгновений кажутся бесконечностью.
- А, впрочем, это неважно. К чему так переживать, если всё обошлось... и ведь всё вышло так, как вы с Эркином хотели. Я его законная жена, всё самое страшное уже случилось, так что не сердитесь, всё идёт по Вашей задумке.
Гевхер откровенно дерзила матери, но делала это с непроницаемым видом. Ей очень хотелось опустить голову на грудь валиде, почувствовать её поцелуй в лоб и безудержно рыдать, беззвучно, дерганно... Но именно сейчас нужно держать себя в руках, изо всех сил, до хруста в суставах, до боли в пальцах, но держать и не выдавать своего истинного состояния.

Материнскую тираду Гевхерхан выслушала не без внутреннего волнения. Да, валиде, возможно, кое в чём была права, но далеко не во всём. Может быть, в ту злосчастную ночь и был какой-то другой способ усмирить Эркина, но юной султанше он был неведом. Девушка рассеянно наблюдала, как мама подходит к окну, как долго и с какой-то болью смотрит на дворцовый сад, как обходит кровать, касается рукой подушки, той самой, на которой Гевхерхан проплакала всю ночь. Короткий и тихий вопрос валиде смутил красавицу. Она не глядела на Турхан-султан, боялась встретиться с ней глазами. Да этого и не требовалось, ведь проницательная госпожа и так всё поняла.
- Смеялась, валиде. - почти так же коротко и зло поддела девушка, но спохватилась, поняв, что мама может всерьёз обидеться. Надо было срочно исправлять невольную ошибку, и султанша произнесла уже искренне и тепло - Над своей глупостью. Впредь буду умнее. В нас одна кровь и одно сердце, пусть и ум будет один - такой, как ваш.
Судя по всему, растопить сердце валиде удалось. Золотоволосая, сияющая улыбкой, она приблизилась к дочери и крепко-крепко обняла её. Гевхер ощутила острое желание вновь разрыдаться чуть ли не в голос, но раз уж сказано, что будет умнее, значит, будет. Если нужно, Гевхерхан проявит всю свою твёрдость и властность, впитанную не просто с молоком матери, а и с водой, что пила вся династия Османов на протяжении веков. Эркин будет раздавлен, как мелкая сошка под копытом султанского коня... Упоённая такими мечтами, Гевхер уже хотела улыбнуться, но осознала, что всему этому навряд ли суждено сбыться. Эркин, как и все янычары, человек горячий, своенравный и настойчивый. Уж если ему взбрело в голову подчинить себе женщину из семьи самого падишаха, он добьётся своего любыми средствами. Лю-бы-ми. Вчерашнее непотребство (иначе это никак не назвать) в хамаме - лишнее тому доказательство. Одно Гевхерхан уяснила очень твёрдо: с Эркином нужно быть сильной и не давать повода взять верх. Но опять же, это не так просто - этот янычар только больше раззадоривается при виде сопротивления. Равнодушие? Что ж, это, пожалуй выход, но не столь надёжный.
Объятия разжались не сразу. Две султанши, одна с волосами, как золото с молочным отливом, другая - с кудрями чёрными, как траурный шёлк, стояли посреди покоев Гевхерхан, обнимая друг дружку за плечи. Наконец, когда всё основное было сказано, большей частью даже без слов, Гевхер произнесла устало:
- С Вашего позволения, валиде, я бы хотела отдохнуть.
Получив нежный поцелуй в лоб, Гевхерхан приложилась к руке матери и, подойдя к постели, опустилась на мягкую перину. Размолвка из-за свадебного происшествия разрешилась как нельзя лучше.