Не успели обитатели дворца перевести дух, не успел стихнуть звон в ушах от музыки и привкус изысканных праздничных блюд, как пришла весть, показавшаяся всем странной и неожиданной: повелитель приказал всем членам семьи собраться в главной опочивальне. Слуги объехали дворцы, в которых жили Исмихан Кайя, Ханзаде и Абиде-султан, чтобы передать наказ падишаха. Остальным достаточно было всего лишь пройти по Золотому Пути, дабы очутиться пред светлыми очами правителя семи стихий. Шивекар пришла одна из первых. С самого утра её сердце пророчило что-то не слишком доброе, но какая-то его частичка пылала предвкушением радости. Радости кого-то близкого.
Хасеки сходились одна за одной. Салиха, Муаззез, Махиэнвер, Турхан... Почему-то не спешили Эмине и Хюма Шах, впрочем, у них могли быть свои причины. Великая валиде тоже не замедлила появиться в Хас Одасы, и когда она появилась, перешёптывания и пожатия плечами сразу прекратились. В присутствии Кёсем-султан никто не смел вести себя неподобающе. Малейший смешок или хмык заслуживал неодобрительный взгляд матери султана, а это, как известно, не сулило ничего хорошего.
После жён, в покои стали сходиться коренные представительницы правящего рода. Первой из них, как водится, пришла Айшехан-султан. Ханзаде, Абиде и Исмихан появились чуть позже, а вот Фатьмы и Эмине всё не было... и Хюмы.
"Странно, что Хюма не пришла, - подумала Шивекар, мысленно пересчитывая всех присутствующих, - может, ей нездоровится? Или с детьми не всё ладно? Сохрани Аллах её шехзаде и малютку-султаншу..."
Сочувствие было вовсе не напускным, Шивекар искренне переживала за подругу, которая всегда была образцом хороших манер и пунктуальности. Не в её правилах было задерживаться, когда зовёт повелитель. Сердце ёкнуло под лёгкой тканью, подавая какой-то знак. Янтарная лисичка прищурилась. В покоях запахло тайной и ожиданием.

Шивекар резко обернулась на оклик Махиэнвер. Что-то издевательское в голосе хасеки, что-то недоброе в её больших глазах, и уж совсем подозрительно выглядят её стреловидные, слегка нахмурившиеся брови. Валиде ещё нет, а перед этой черкесской грациозной кошкой "янтарная" чувствовала себя абсолютно беззащитной. Нехорошо как-то выходит: повелитель отметил её среди всех своих жён, дал понять, что нет большой той печальной и безутешной бабочки-траурницы, летающей над своим собственным горем, над малюткой Османом, слишком, ну, слишком рано покинувшем этот мир. Был бы жив, сейчас деток было бы трое. Красавица-доченька и два львёнка-шехзаде. Османа нет. Есть Гюльсюм, есть Эмир, и никто их не заменит. И Шивекар, мать таких прекрасных детей, боится этой Махиэнвер?
- Не знаю. - честно ответила хасеки. Не очень дружелюбно вышло, но что ж тут поделаешь. Во-первых, султанша в самом деле не знала, по какому поводу должна собраться вся семья. Те немногие, кто был в главных покоях, также пребывали в недоумении. Некоторые волновались, другие злорадствовали неведомо чему, третьи заранее грустили... или, может быть, оттачивали искусство изображать вселенскую печаль. Шивекар не относилась ни к тем, ни к этим, она сохраняла спокойствие, ибо знала: повелитель просто так никогда не собирает всех своих жён и родственниц. Предстояло что-то важное, и болгарская красавица с янтарным отблеском во взгляде уже предчувствовала: этому важному рады будут далеко не все. Даже новоиспечённые супруги пашей обязаны были приехать - повелитель не дал им насладиться своим новым семейным положением - и тоже услышать нечто судьбоносное. Остаётся терпеливо ждать.

Позавчерашняя празднечная суета отразилась на всех обитателях дворца. Муазез до сих пор слышала музыку и перешёптывания султанш, голова побаливала, а глаза пронзала неприятная резь от каждого лучика солнца. Хотелось спокойствия и тишины. Если бы не непоседливые Ахмед и Рухшах, мечта третьей хасеки осуществилась бы наилучшим образом. Полдня Муаззез провела в покоях, не выходила даже на террасу. По приказанию госпожи, девушки принесли из кухни лёгкий ромашковый сироп, после которого женщина почувствовала, что снова возвращается к жизни. Боль в висках отступила, лицо посвежело, а взгляд из устало-тусклого сделался ясным.
- Султаным, наш повелитель передал, чтобы все его жёны, сёстры и племянницы пришли в его покои. Валиде тоже будет там.
Вестницей оказалась Ирум-хатун. Очевидно, не только она, но и все калфы исполняли обязанности глашатаев и ходили по комнатам фавориток падишаха, созывая их в Хас Одасы. Муаззез не скрывала своё удивление: во-первых, повелитель ещё никогда не собирал всю семью в полном составе, да ещё и в главных покоях не в праздничный день. Обычно такое случалось в Курбан Байрам и в конец Рамазана. Во-вторых, о неожиданном собрании оповестила Ирум-хатун, правая рука Хюмы... Не стоило, конечно, придавать этому особое значение и искать подводные камни, но бережёного, как говорят в народе, сам Бог бережёт.
Хвала Аллаху, в покоях было немного собравшихся, и Муаззез стала третьей, кто переступил порог этой комнаты. Ах, сколько приятных воспоминаний было связано с нею, сколько ночей было проведено в этих стенах... а сколько ещё предстоит! Чудесные воспоминания захлестнули Муаззез. Она вдохнула полной грудью, словно пытаясь вызвать в памяти запах сандала и мирры. Так пахло в первую ночь. В священную ночь. Скрип дверей резанул слух, сбил и скомкал все воспоминания, развеял сладковатую дымку грёз. Тихие шаги, едва различимый для слуха шелест подола. Одного взгляда было достаточно, чтобы приятная пелена спала с очей.
Турхан, собственной персоной. Муаззез не сдержалась и обругала баш-хасеки гадюкой. Шёпотом, конечно, но, по всей видимости, этого было достаточно, чтобы та услышала. Мать шехзаде Ахмеда не растерялась и сделала несколько шагов по направлению к новоявленной.
- Что такое, Турхан? Ты нервничаешь? Очевидно, тебе есть, что скрывать. Уверена, повелитель собрал нас, чтобы объявить о твоей ссылке.
Сказав это, Муаззез бесшумно отступила, заняв место рядом с Салихой.

- Скажите повелителю, что я пришла. - велела Абиде. Она стояла перед дверьми, ведущими в главные покои дворца - в покои, куда женщина могла войти никем, а выходила настоящей госпожой.
Аги, находившиеся на дежурстве в тот день, поклонились, и один из них, смуглый, с густыми чёрными бровями, ответил:
- Повелителя ещё нет, госпожа. Он придёт, когда все будут в сборе. Проходите.
И слуги раскрыли двери комнаты. Абиде переступила порог покоев и обнаружила, что повелителя ещё придётся ждать, так как собрались далеко не все. Несколько хасеки - только и всего. Женщины о чём-то переговаривались, но последняя дочь султана Ахмеда решила не вступать в эти разговоры. Так уж сложилась, что с любимицами повелителями она не имела общих тем, хотя в каждый свой приезд не обходила ни одну. Племянников любила до безумия, целовала их, брала на руки, обнимала и играла с ними, а вот с их матерями общение не складывалось. Пара дежурных вопросом - и на этом всё. так было и сейчас. Будь тут кто-то из шехзаде или маленьких султанш, Абиде кинулась бы к ним, расцеловала бы всех, прижала бы к груди (ей-то детей Аллах не подарил), любовалась их круглыми личиками, а так... Скука, скука смертная. Но ничего не поделаешь, приходилось ждать.
В конце концов, остальные члены семьи тоже стали собираться.  Пришли сразу трое - валиде-султан, Айшехан и Ханзаде. Фатьмы, Хафсы, Хафизе и Исмихан Кайи не было видно. Не осмелившись напрямую обратиться к Кёсем, Абиде подошла к средней сестре и спросила:
- А где же Фатьма? Она разве не приехала?

День, последовавший за свадебным, прошёл бы спокойно и тихо. Айшехан беседовала с валиде в её покоях, и не осталось ни одной темы, которой они не коснулись в своём разговоре. Радовались приезду Хафизе, обсуждали события, связанные с Фатьмой и Сулейманом-пашой, обговаривали некоторые дела, касающиеся благотворительного вакфа. Словом, много было важного, что не следовало оставлять без внимания. Валиде не преминула посетовать о том, что Айшехан после казни Кеманкеша вдовствует и не задумывается о личной жизни. Доводы Кёсем-султан были красноречивы и убедительны, ибо ничто не может так доходить до сердца, как опыт родителей. Мама рассказывала о бессчётных вёснах, проведённых без любви и поддержки, рассказывала о своей бесконечной печали, о том, как земля ускользнула из-под ног, когда перед её глазами два дюжих евнуха накрыли бездыханного Ахмеда белым полотном. Айшехан не перебивала, слушала с замиранием сердца, глотала слёзы и делила боль матери, стараясь забрать большую половину себе.
- Вы боитесь, что я умру бездетной, валиде... - заключила она, дослушав мать. - У меня были дети, была семья, была весна. Она давно прошла, пора готовиться к осени.
После этих слов Кёсем-султан вновь пустилась убеждать дочь, говорить, что между весной и осенью есть ещё и жгучее лето. Айшехан только головой покачала. Если бы не внезапный приход Афры-хатун, разговор длился бы до вечера, но хазнедар принесла ошеломляющую новость.
- Валиде, Айшехан-султан... - говорила старая казначейша, кланаясь, - Дела плохи. Пришла весть из дворца Исмихан-султан. наша госпожа... ударила ножом своего супруга, Мелека Ахмеда-пашу. Он в тяжёлом состоянии.
Две женщины, как по команде, вскочили с мест - такое сильное впечатление произвело на них это известие. Султанши не могли поверить, что тихая и кроткая Кайя способна на такое. Впрочем, и её можно понять - она очень молода, неопытна, незнакома с грехом. Наверняка, паша позволил себе что-то лишнее, и Исмихан вынуждена была обороняться. А вот теперь этот приказ повелителя... Может, он обо всём узнал и решил расспросить всех родных, не знает ли кто-то подробностей.
Султана в комнате не было, и всем приходилось коротать время кто как умел. Абиде расспрашивала о Фатьме, а Ханзаде отвечала ей, но так...
- Ханзаде! Что это за слова? Думай, прежде чем насмехаться над сестрой. - сурово произнесла Айшехан. Как бы ни провинилась Фатьма, а отзываться о ней таким образом она никому не позволит.

Получив приглашение позавтракать вместе, Хафизе очень обрадовалась. Хафса ждала у себя в комнате, где был уже накрыт утренний стол. Гостья опустилась на подушки напротив сестры, и завязалась непринуждённая беседа. Хафизе начала с воодушевлением рассказывать, как ей жилось вдали от родного дома, низала слова, как бисер, описывая свой дворец, сад, город... Говорили и о мужьях. Хафизе отзывалась о паше только с уважением и теплотой, а вот Хафса не спешила расточать похвалы в адрес своего мужа. Из рассказов сестры, молодая госпожа поняла: Бейдженгиз Мустафа-паша - человек очень суровый и ревнивый, и мысли Хафизе в который раз превратились в молитвы за здравии собственного мужа, который нисколечко не похож на бейлербея Аданы.
- Знала бы ты, как боялся за меня Хасан - совсем не хотел отпускать в Стамбул. - рассказывала Хафизе, беря двумя пальцами ароматный кубик лукума. - Заклинал беречь себя и обещал приехать при первом же удобном случае.
Хафса кивала, хмыкала, усмехалась, но не было похоже, что была сильно рада за сестру. Оно и понятно - её муж не таков.
- Прости меня, - оправдывалась Хафизе, - ты, наверное, сердишься. Тебе судилось выйти за человека, который не обладает таким добрым сердцем. Хорошо, что ты в столице, сестрёнка - с нами ты забудешь все свои тяготы.
Впервые за разговор Хафса улыбнулась по-настоящему, а потом ответила, что все её тяготы только начинаются - в конце концов, с младшими сёстрами спокойной жизни не было никому и никогда.
И султанши залились смехом, таким беззаботным, что Хафизе от души поверила в то, что лёд между ними начал понемногу таять. Если бы не калфа, так не вовремя вошедшая в комнату и объявившая о желании повелителя собрать всю семью в своих покоях, беседа длилась бы до вечера.
Покои встретили сестёр тишиной. Исмихан ещё не было, зато валиде и большинство жён падишаха присутствовали. Госпожи заняли свои места по старшинству и застыли в ожидании. Только Хафса позволила себе изумиться отсутствию Кайи.
- Тише, сестра, не злословь. С Кайёй всё хорошо, она непременно будет. Не так ли, валиде?

Отгремевшие празднества и гулянья и по сию пору отдавались в головах горожан звоном бубнов и грохотом барабанов, гнусавыми голосами зурн, выкриками бродячих артистов. Празднование во дворце тоже не прошло даром - на следующий день валиде чувствовала себя разбитой, но старалась не показывать этого. К тому же пришедшая новость о ранении Мелека Ахмеда-паши встревожила Кёсем. От кроткой, послушной Кайи такой выходки нельзя было и ожидать. Единственное, что объясняло этот поступок - страх перед замужеством. Минул ещё день. Валиде чувствовала себя намного бодрее и намеревалась приступить к делам гарема и державы. День прошёл бы в высшей степени скучно и незамысловато, если бы не весть, переданная от повелителя. Ибрагим собирал в своих покоях всю семью. Такое бывало крайне редко - только по большим праздникам.
Непривычно тихие после позавчерашнего праздника, покои султана поражали спокойствием. Если бы не тихие перешёптывания хасеки, стало бы слышно, как на террасу залетела назойливая муха.
Все были уже в сборе - недоставало только Исмихан, Фатьмы, Эмине, Хюмы Шах и самого повелителя. Валиде хмурилась, раздумывая о причине всеобщего собрания, но ни одна версия не находила отклика в душе госпожи. Ясно было только одно: падишах намерен объявить своим родным о чём-то важном, что касается всего правящего рода. Махпейкер прямо-таки терялась в догадках.
Султанши переговаривались о том да о сём, только Исмихан вела себя тихо, была молчалива и напугана. Кёсем хорошо понимала, почему. После собрания нужно было непременно побеседовать с внучкой, утешить её, подбодрить, дать добрый совет. Валиде не допускала мысли, что Кайя ударила мужа кинжалом с умыслом - нет, скорее всего, это была самозащита, нежелание отдавать свою честь нелюбимому. Стоило валиде об этом подумать, как девушка подала голос.
- Не ведаю, Исмихан. Повелитель скоро придёт - тогда всё и узнаем.
В следующее мгновение отворилась дверь, и в Хас Одасы вошёл один из придверников. Поклонившись валиде, он произнёс:
- Госпожа, прибыли Фатьма-султан хазретлери и хасеки Эмине Ферахшад-султан.
Кёсем повернулась к скромному юноше-ичоглану и молвила:
- Пусть войдут. А где мой сын?
- Повелитель в Хасбахче, валиде. Хюма Шах-султан с ним. Скоро вернутся.
Ответом послужил короткий жест, приказывающий удалиться. Ага вторично поклонился и скользнул за двери. Вошедшие госпожи поочерёдно приложились к руке Кёсем и заняли свои места.
- Фатьма, моя красавица! Эмине, добро пожаловать. Я уж думала, вы не придёте.
Ожидание затягивалось.

Свадьба принесла в столицу много радости и веселья, не обошло оно и дворец. Наложницы глядели весело, не ходили, а буквально порхали коридорами "Дома счастья", калфы тоже стали приветливыми и улыбчивыми, хотя у всех и болели годы от предпраздничной суеты. Хасеки оживились, вовсю готовились к предстоящему торжеству, заказывая для себя новые наряды и украшения, так что у швей и ювелиров прибавилось работы. Эмине тоже затянуло в водоворот приготовлений. Ей хотелось выглядеть изящной и грациозной, затмить соперниц и ослепить повелителя, который должен был в урочный час появиться на женской половине, чтобы одарить невест, как того требует обычай. Едва шум веселья утих, дворец зажил привычной жизнью. Первый день после свадьбы Ферахшад чувствовала себя совершенно разбитой, но минула ещё ночь, и госпожа почувствовала себя значительно лучше. Пора было приниматься за дела. Собственно, и дел-то было немного - шехзаде уже исполнилось три года, а значит, пора было приступать к начальному обучению. В комнате для занятий Ферахшад-султан и её малютку-сына ожидал ходжа-эфенди, которому повелитель вверял своих сыновей. Поскольку шехзаде был ещё слишком мал для настоящих уроков, учитель не должен был утруждать ребёнка, а подкидывать знания, словно игральные кости - легко и весело, а следовательно, занятия обещали быть короткими. По крайней мере, первый год. Поручив Саадет присматривать за сыном, Эмине уже хотела вернуться в свою комнату, но появление одного из гаремных евнухов прервало её планы.
- Хасеки хазретлери, повелитель приказал Вам и всем членам семьи собраться в Хас Одасы.
Сказал - и тут же ушёл. Не особенно вдаваясь в раздумья, Ферахшад поспешила в сторону Золотого Пути, где и встретила Фатьму-султан. Видно, она уже тоже получила султанское распоряжение и направлялась в главные покои. Обменявшись любезностями, госпожи чинно вошли в опочивальню повелителя, где почти все были в сборе. Завидев дочь и младшую фаворитку сына, Махпейкер ласкова обратилась к ним.
- Валиде-султан, - произнесла хасеки, приникая губами к царственно протянутой руке Кёсем, - дай Аллах, Вы не гневаетесь на меня за опоздание.
В ответ валиде удостоила невестку коротким кивком и полуулыбкой. Султанши только успели занять свои места, как раздалось торжественное:
- Дорогу! Султан Ибрагим-хан хазретлери!
Все собравшиеся присели в почтительных поклонах. Одна только Кёсем-султан оставалась неподвижной и величественной. Она встретила сына приветливым взглядом и нежной материнской улыбкой.

Когда ичоглан оповестил о приходе султана, вся комната замерла. Госпожи присели в почтительном поклоне, и только Кёсем оставалась прямой, как струна. Она встретила сына ласковой улыбкой и протянутой для поцелуя рукой, к которой Ибрагим не преминул приложиться устами.
- Лев мой, - нежно, с едва уловимой ноткой торжественности начала Махпейкер, - ты принёс радость. Мы все пришли по первому твоему слову.
Речь валиде была плавной, текучей, как медлительный ручей. Женщина держала себя царственно и в то же время по-матерински. Краем глаза она подмечала каждую деталь - от лёгкой улыбки на каралловых губах Фатьмы до заинтригованного выражения лица Махиэнвер. Все султанши скрывали своё любопытство, как могли, но получалось это не у всех. Исмихан Кайя сияла глазами, даже не пряча заинтересованности. Ханзаде сохраняла благодушное выражение лица, Хафизе держалась скромно, а вот Хафсе стояла гордо, в глазах старшей дочери покойного Мурада Кёсем прочла надменность. В комнате царило молчание, только с террасы доносился лёгкий шум ветра. Ибрагим окидывал глазами родных, явно не торопясь с ответом. Махпейкер явственно ощутила, как и в ней начинает нарастать настоящее девчачье любопытство. Так в своё время, когда она ещё не была валиде-султан и не имела таких прав, даже ещё не понесла от султана Ахмеда и числилась в джарийе, её прямо-таки распирала от тысяч и тысяч вопросов. Например, что такое "кызлар агасы", "хазнедар-уста" или, скажем "хальвет".
- Мы все сгораем от нетерпения, повелитель. - произнесла валиде, чувствуя, как в комнате нарастает напряжение.

Слова, сказанные повелителем, упали на присутствующих, как камень с высокой скалы, буквально оглушив и лишив дара речи. Айшехан была ошарашена не меньше остальных, но если прочие восприняли известие о никяхе отрицательно, старшая сестра султана искренне радовалась за венценосного брата. Сердце у неё давно лежало к Хюме Шах, и она в глубине души догадывалась, что Ибрагим когда-нибудь отличит её перед остальными наложницами. Так и случилось. Меж тем, как валиде, Ханзаде, Фатьма, Хафса и все хасеки (исключая разве что Шивекар и Салиху) еле сдерживали на языках проклятия в адрес счастливицы, Айшехан осмелилась первой подать голос.
- Благослови Вас Аллах, повелитель. Да будет этот союз крепким и счастливым.
Как раз в это время Хюма подошла к богоданному супругу и застыла в поклоне, склонив голову и опустив глаза. Ибрагим с превеликой нежностью поцеловал избранницу и при всех надел на неё драгоценный подарок с символикой правящей семьи. Хюма выглядела донельзя смущённой и счастливой одновременно. Ей было неловко, и Айшехан ощущала это, как будто сейчас выдают замуж не рослую черкесскую хасеки, а её саму. Когда с уст султанши слетело последнее слово, Кёсем обернулась и одарила дочь неодобрительным взглядом. Когда мама вот так смотрела (и члены семьи это знали), стоило готовиться к самой настоящей буре. Сёстры стояли молча и не торопились поздравлять султана. Валиде тоже молчала. Айшехан стало совестно. Выходит, она теперь выглядит белой вороной. Хотя, честно говоря, лучше уж быть белой вороной, нежели бездушным камнем. А валиде, Фатьма, Хафса, Ханзаде, Турхан... словом, подавляющее большинство присутствующих именно так и держали себя. Как камни. Бесчувственные, холодные, равнодушные. Глаза обожгли первые слёзы, слёзы обиды и стыда. Женщине было невыносимо стыдно за себя, за родных, за Хюму (она уже предчувствовала, какой град негодования обрушится на её бедную, ни в чём не повинную голову). Сморгнув, госпожа ясным взглядом посмотрела на брата и улыбнулась. Показывать своё смятение было нельзя.

Нередко, накануне важного события, человека посещает то необъяснимое чувство, которое называют предчувствием.
В то утро султанша проснулась в хорошем расположении духа, все еще перебирая в голове события, случившиеся накануне, когда ощутила волнение. Хорошее или плохое - не разобрать. Оно коснулось сердца и расстаяло в утренних хлопотах, оставив свой след.
Для этого дня Хюма Шах выбрала платье цвета морской волны, с привычной тщательностью подобрала украшения, а вокруг суетились служанки, одна укладывала волосы госпожи в красивую, замысловатую прическу, вторая накрывала стол к завтраку. Когда султашла планировала свой день за чашкой кофе, в покои проскользнул ага и сообщил, что повелитель ожидает Хюму Шах-султан в саду. Лик черкешенки осветила улыбка и задержавшись в покоях ровно настолько, чтобы успеть закрепить вуаль, покрывшую волосы, молодая женщина отправилась в Хасбахче.
Султан Ибрагим пребывал в добром здравии и расположении духа, что не могло не обрадовать, однако Хюма даже не представляла, что ждет ее впереди.
Спустя несколько мгновений, Хюма Шах стояла возле беседки и с изумлением наблюдала за проводящимся там обрядом никяха... Ее никяха с повелителем! Сердце султанши замирало, затем снова взлетало ввысь, дыхание перехватывало от волнения, темные глаза увлажнились слезами. Время от времени она смотрела на Ибрагима, сжимая его руку, не в силах поверить, что все происходящее с ними правда. Прекрасные глаза хасеки, обращенные к повелителю ее сердца, смотрели с безграничной любовью и нежностью.
И вот настал тот момент, когда о свершенном никяхе должны были узнать все. Хюма Шах стояла у дверей покоев султана, где дожидалась его знака войти, а в покоях тем временем собралась вся женская часть династии и гарема. На какое-то время султаншу сковал страх, как будто она должна была войти в клетку с ядовитыми змеями. Отчасти так оно и было...
По знаку повелителя аги распахнули двери и в покои вошла Хюма Шах. Величественная, как подобает султанше, скромная и тихая, как подобает невесте, почтительно склонившаяся в поклоне и опустив взор. Кажется, ее страх остался там, за дверью. Хюма была взволнованная лишь свершимся бракосочетанием, об остальном не думала. Лишь ощущала застывшее в воздухе напряжение и понимала, что ничто не будет, как прежде.
Шепотки, тяжелые, острые взгляды и воцарившаяся вдруг звенящая тишина... Хюма ощущала себя так, словно ее забросали камнями.
И в это время султан, будто не обращая ни на что внимания, застегнул на нежной шее своей хасеки колье с тюльпаном - символом Османов. Оно было прекрасно и приятно было ощутить тяжесть и прохладу украшения. Молодая женщина произнесла слова благодарности, тихо, словно они одни были в покоях, в ее голосе, чуть дрогнувшим от волнения, звучала нежность. Лишь потом Хюма Шах смогла окинуть взглядом присутствующих. Поздравления, как и ожидалось, не сыпались на них золотым дождем, а тех, кто все-таки произнес их, новоиспеченная супруга султана одарила теплым, благодарным взглядом. На ее лице не было и признака гордости или выскомерия, только радость и волнение, чередоввавшиеся друг с другом.
Вгляд Хюмы Шах обратился на валиде Кёсем-султан...

Поведение матери откровенно изумило Айшехан. Зная, насколько сильно она любит сына, госпожа надеялась, что валиде порадуется его счастью - ан не тут-то было. Мало того, что пожелания веяли чем-то не очень-то добрым, так ещё и этот уход, не предвещавший ничего хорошего, пожалуй, никому из присутствующих. Невзирая на случившееся, Хюма Шах блюла церемонию старательно, и когда она подошла к Айшехан за благословением, та протянула руку и произнесла ласково:
- Поздравляю, милая. Всевышний да не смутится такому красивому личику. Будьте с повелителем счастливы. Радуйте нас своими улыбками каждый день. 
Ни единой нотки лицемерия в этих словах не было. Счастье брата для Айшехан - звук отнюдь не пустой, и султанша всецело ратовала за то, чтоб Ибрагим в любой ситуации действовал, руководствуясь голосом не только разума, но и сердца. И если уж оно повелело ему устремиться к любимой с распростёртыми объятиями, чтоб ввести её в новую жизнь, знать, так тому и быть.
Но если Айшехан всей душой радовалась за брата, то остальные не вполне разделяли её чувства. Шивекар была одной из немногих, чьё лицо сияло, а в глазах не читалось ни намёка на притворство, что само по себе несказанно утешало. Эмине улыбалась, но в этой улыбке сквозила холодность, Муаззез сохраняла спокойствие, и даже если в её груди и бушевали сильные вихри, то она мастерски давала укорот каждому из них. Махиэнвер стояла серьёзная, лишь изредка посверливала невесту глазами, Салиха выказывала деланное безразличие. А вот Турхан. Фатьма, Ханзаде, Атике, Хафса и даже Исмихан Кайя не скрывали своего презрения. Кайя ещё как-то держалась, а вот сёстры и племянница Бурназ... О, эти взгляды надо было видеть.