Красота и великолепие Топкапы, куда попала Зилихан, нисколько не радовали глаз. Всё - от сводов до фундамента - нагоняло дикую тоску и вселяло в душу вражду. Ещё с малолетства княжне внушали, что её место в райских садах султана, только там и смогут по-настоящему оценить её красоту и родовитость. Остальные, мол, недостойны! Ха, как же! С самого первого момента пребывания в гареме Зилихан исполнилась ненавистью к этому проклятому месту, ко всем его обитателям и к самому султану. Она, княжна из старинного рода, мусульманка от рождения, и её, свободную девушку, вот так запросто дарят падишаху, как вещь?! Утро очередного из совсем немногих дней красавица встретила в мрачном настроении. В покоях, где её поселили, обреталась ещё одна якобы дворянка - Рухсар-хатун. Разумеется, Зилихан скрыла от неё кое-что, иначе крику уже было бы на всю женскую половину дворца. И этим чем-то был... нож. Тончайшей ковки рукоять, с драгоценными камнями, острое лезвие, слепящее непривычные глаза на солнце, - это чудо княжна ухитрилась утаить от вездесущих смотрительниц... или, может, то был не их день, раз и глаза, и бдительность им отказали. В любом случае, незаменимая вещь осталась при хозяйке, у которой нынче был такой озлобленный, такой воинственный настрой, что впору кого-нибудь порешить на месте. Всё оттого что очень хотелось на родину.
- Девушки, становитесь в ряд и ступайте на занятия, - командовала калфа, пристально следя, хорошо ли исполняется этот незамысловатый приказ, - Хатун, а ты что встала? Довольно мух считать, становись к остальным!
Более удобного случая могло и не представиться. Скандал не заставил себя ждать: Зилихан коротко и резко отпихнула от себя калфу, выхватила из-за пояса нож и, порывисто помахивая им перед глазами всполошившихся девушек, дала волю эмоциям. Турецкий и грузинский языки смешались в невообразимое нечто, но Зилихан продолжала кричать.
- Не смейте... не подходите! Я - княжна, я знатного рода, никто не может меня заставить! - далее следовало что-то совсем чудовищное - гортанное и до одури непотребное, во всяком случае, для княжеской дочери. Благо, не на турецком, а на родном языке. Присутствующие малость оторопели, и никто из них не решался сделать шаг к возмутительнице спокойствия.
- Хатун, приди в себя! - увещевала её смотрительница, пытаясь хоть на шажок подступить к строптивой наложнице.
- Прочь, чертовка! Вы все - прочь!
Голос начал срываться, но Зилихан будто не замечала этого. Глаза оставались до колючего сухими, а в груди всё клокотало от бешенства. Какие уж тут занятия, когда в гареме творится такое? Всеобщую суматоху оборвал резкий крик евнуха:
- Дорогу! Бурназ Атике-султан хазретлери!
Рабыни зашушукались, а калфа принялась выстраивать их в два ряда. Зилихан, которая в запале уже поднесла нож к горлу, так и застыла истуканом. Сколько её ни пытались определить в общий строй, всё тщетно. Наставница только руки опустила - что-де с ней, с полоумной, делать? И правильно: ни-че-го! Отпустить с миром и всё тут.

Появившаяся девушка как-то сразу притянула взгляд Зилихан, - с чего бы это, и сама не знала наверняка. Особенно из головы не шли дразняще-пышные кудри и игривое круглое личико. Атике-султан совсем не походила мраморное изваяние, каковыми считали всех госпож из правящего рода, - напротив, перед Зилихан стояла живая девушка, очень миловидная и, что самое главное, не слишком надменная в своих повадках. Правда, когда султанша заговорила, сразу стало ясно, что с ней шутки плохом, даром что юна и улыбчива. Княжна исподлобья оглядывала знатную красавицу и мысленно прикидывала, как с такими себя держать. Единственное, что приходило в голову, - не ссориться.
После непродолжительной паузы, когда слова как-то сами собой зарезвились на языке, а мысли делались всё более дерзкими и безрассудными, хатун подошла к Атике-султан и зачастила, боясь вымолвить что-то сверх меры, но... с некоторой фамильярностью:
- Это правда, что ты - дочь самого султана Мурада? Прикажи отпустить меня и отвезти на родину, заклинаю!
Калфа сурово шинула:
- Ого, как заговорила? Кто научил обращаться к представительницы рода Османов на "ты"?
Поняв, что дала маху, Зилихан спохватилась и произнесла:
- Будьте справедливы, госпожа! Я знатного рода, не поскуплюсь, сделаю всё, лишь бы оказаться рядом с родными. Отдайте такой приказ во имя Всевышнего...
Тон княжны становился мягче с каждым словом, но взгляд оставался суров и прян, как будто в глазницах кто-то просыпал дорогие заморские специи. Атике-султан не отвечала на мольбы наложницы - даже кивком её не удостоила. Калфа поглядывала с видимым недовольством, затем наклонилась к уху грузинки и зашипела:
- Думай, с кем и о чём говоришь, невежа! Моли Аллаха, чтоб Бурназ-султан не велела тебя высечь за дерзость.
До порки Зилихан не было ровным счётом никакого дела - высекут, и пусть, может, душа оттает. Убивало другое: показное (или просто раздумчивое) молчание красавицы-султанши. Она, казалось, сама решала, сердиться ей или нет. Она то улыбалась, слушая запальчивые речи, то хмурилась, едва заметно супя брови, рассеянно теребила кончик русого с рыжинкой локона. Совершенно непонятно, что творится в её султанской душе - её-то не отрывали от родного дома, да ещё и с согласия отца-матери, не везли за тысячи вёрст, не рассыпались в описаниях красоты и величая Стамбула, точно старались объяснить, какое ей, горделивой грузинке, выпадает немыслимое счастье. Была дочь князя Дадиани, а будешь-де наипервейшей падишаховой любимицой! Тьфу, что за радость? А тут такой шанс, такая удача, так просто можно вырваться на волю...
- Госпожа, велите, и я выучу уму-разуму эту непослушную. Посажу под замок на три ночи - и вся недолга, как шёлковая станет.
Только сейчас султанша вразумительно дала понять знаком, что девушку трогать не стоит - пусть её пожалуется, облегчит душу. У Зилихан снова заплясала в сердце искорка-надежда на милость такой знатной и мягкосердечной султанши. Дочь она Мураду или не дочь, а у неё тоже есть какая-никакая власть... во всяком случае, так виделось со стороны.

Рука вновь потянулась к ножу, и девушка ощутила, что уж на сей раз она не дрогнет. Что это? Да слышит ли себя Атике-султан? Счастье в чужом краю, без какой бы то ни было помощи и поддержке близких невозможно по определению. Осуждать госпожу за её слова не стоило, так как навряд ли ей известны подобные тяготы. Тем паче, она старается утешить девушку, которую видит впервые. Как может. Как ни странно, но мягкая просьба отдать кинжал подействовала куда больше утешений вместе взятых. Зилихан послушно протянула оружие.
- Я Зилихан из княжеского рода Дадиани. Мой отец - влиятельный человек на наших землях. Скажите: разве это справедливо, когда твои родные отрекаются от тебя и увозят султану, как простую рабыню? Думаю, Вам, госпожа, было бы горько и очень... очень обидно.
Слёзы душили, не давая говорить, но княжна продолжала:
- Поймите правильно, Атике-султан: меня оторвали от родины и силой привезли сюда. Если отпустить меня не в Ваших силах, то поговорите с султаном Мурадом. Всевышний не оставит Вас за это. Если же нет, то верните мне то, что взяли. Это подарок отца - пусть хоть он останется в моём сердце.
Повисла пауза. Казалось, все звуки в ташлыке замолкли. Зилихан буравила молодую султаншу гневно-просящим взором, как будто от её слова сейчас зависила вся жизнь отважной княжны. Атике-султан рассматривала нож чуть ли не с ребяческим интересом. В её хорошеньких ручках он смотрелся очень выгодно, и княжне даже пришло на ум, что эта девушка тоже не такая уж мягкая и простая, какой кажет себя на людях. Дай ей в руки такое вот красивое, но опасное оружие, и она сотворит что-нибудь непоправимое. Лицо султанши выражалось задумчивость пополам с замешательством - ей явно было жаль родовитую грузинку, и она была бы рада-радёхонька помочь её горю, да руки связаны.
- Так Вы поговорите, Атике-султан? - снова произнесла Зилихан, чувствуя, что закапывает саму себя и стремительно теряет лицо, да ничего не попишешь: слово - не воробей.
- Ты в своём уме, хатун? - снова вклинилась калфа, которая до сей поры стояла молча и короткими шиканьями сдерживала чрезмерно громкий шёпот одалисок, - Ступай-ка лучше на урок вместе со всеми и не смей докучать госпоже своими причитаниями. Шевелись!
Слова скользнули мимо ушей княжны, нисколько не задев сердца. Докучать госпоже... Да перед ней сейчас не только госпожа, а живой, дышащий и любящий человек. Ничьё другое сердце, кроме девичьего, не отличается такой жалостливостью. Сложно было понять, о чём сейчас раздумывает эта Атике, но Зилихан надеялась, что она смягчится и замолвит словечко перед падишахом или даже перед его всевластной матерью, слухи о которой облетели весь свет.
Меж тем, остальные наложницы, притихшие на какое-то время, вновь начали подавать голос.
- Вот чудачка - своего счастья не понимает, - шептались одни.
- Её точно упекут на хлеб и воду! - хихикали другие.
- Можно подумать, сам повелитель снизойдёт к слезам этой соплячки, - иронизировали третьи. Юной наследнице рода Дадиани было горько и неприятно выслушивать это, да ещё и калфа, как назло, не спешила со своими предупреждениями. На сей раз, как видно, она была целиком и полностью на стороне рабынь. Так неужели это конец?