Гордость, гордость и ещё раз гордость - вот что обуревало сердце паши по возвращении из Топкапы. Шутка ли, ведь его объявили новым великим визирем! Салих перебирал в уме, как подходил к трону падишаха, как склонялся перед ним, как трижды целовал край его кафтана, принимал из его рук благословенную печать и точно так же троекратно прикладывался и к ней. Всё это стояло в памяти, как будто свершилось только что. Откровенно говоря, Невесинли не терпелось обговорить своё назначение с близким для него человеком - женой. В Совете никто особенно не обрадовался такому решению: некоторые паши переминались с ноги на ногу, точно хотяли удрать, дабы не видеть всего происходящего. Другие снисходительно хмыкали, третьи шушукались и стреляли глазами в сторону счастливца.
Двери особняка отворила верная служанка. Она поклонилась хозяину.
- Всё ли благополучно? - без лишних приветствий осведомился паша, напустив на себя важность.
- Хвала небесам, паша, всё в лучшем виде, - промолвила женщина, - Ферахфеза-хатун Вас заждалась.
- Были важные дела, - весомо произнёс Салих, давая невольнице знак, дескать, та может идти восвояси. Женщина поняла всё с полунамёка и скользнула в смежную комнату на этаже, а Салих прошёл в гостиную, где и застал жену. Ферахфеза, свежая и обольстительная, как только что распустившийся розан, сидела за шитьём. Невесинли неслышно приблизился и провёл кончиком пальца по персиковой щёчке благоверной. Та ойкнула, спохватилась и разрумянилась, как маков цвет. Салих заулыбался - ему приятно было видеть подругу жизни такой.
- Скучала без меня, душа моя? - с нежностью произнёс он, садясь рядом.
Ферахфеза медлила с ответом, но паша и не настаивал. Он любовался той, которая стала его спутницей шесть с небольшим лет тому назад. Подумать только! Седьмой год брака, а чувства такие, как в первые три месяца - пылкие, пышущие пурпуром и жаром. Салих готов был денно и нощно благодарить Всевышнего за ту, которую Тот послал своему рабу в утешение: Ферахфеза оказалась не только прелестницей, каких Стамбул вряд ли когда-нибудь знавал, но и умной не по возрасту. Одному Творцу известно, откуда в этой аккуратной головке столько хитрости, расчёта и прыти, но Невесинли это даже нравилось: ему претили смазливые дурочки, хотелось видеть рядом настоящую женщину, которая была бы и примерной женой, и настоящим другом.
"Интересно, что она скажет, когда услышит, кто я теперь?, - раздумывал паша, не спуская глаз с округлых плеч возлюбленной. Под нежно-голубой тканью они казались верхом совершенства. Ах, до чего славно было обнимать свою милую по вечерам, прижимать к себе и говорить, говорить... совсем как в первый год совместной жизни! - О, Милосерднейший, не лиши своего раба этого счастья - любить её до самой-самой последней минуты!"
- Ну-ну, не смущайся, сам вижу, что скучала, - ласково произнёс Невесинли, подсаживаясь ещё ближе, - но отчего ты не спросишь, как прошёл мой день? Прежде тебе было очень любопытно знать, что и как...
Тут только Ферахфеза словно вышла из задумчивости и, повернув к мужу голову, заговорила. Наконец-то, можно было выдохнуть: почему-то именно голос Ферахфезы обладал чудодейственным свойством - снимать любое напряжений, как бы сильно оно ни было.

Голос любимой, такой медовый и весёлый, казался паше самым прекрасным на свете. Ради таких моментов стоило спешить домой, как говорится, на всех парусах. А уж то, что она говорит... признаться, Невесинли отнюдь не сразу обратил внимание на её слова. Была у него такая особенность: всё, что скажет женщина, он начинал осмысливать лишь спустя несколько мгновений, а в первые секунды голос и слова хатун ему могли казаться не более чем милым щебетом. Смысл слов жены дошёл до него только на фразе "великий визирь". Собственно, она-то его и встряхнула, даже заставила напрячься, несмотря на успокоенность и расслабление, наступившее во всём теле. Слова Ферахфезы настолько выбили пашу из колеи, что он для того, чтобы собраться с мыслями, даже отвёл руки жены от своих плеч, чего с ним прежде никогда не случалось.
- Я всегда знал, что ты у меня если не колдунья, то провидица, - полушутливо-полусерьёзно произнёс Салих, на минуту впадая в задумчивость, - Откуда ты могла узнать?
Всё, что Ферахфеза говорила до - про деверя, про всегдашние споры в диване - имело не столь большое значение теперь. Хотя хатун, без всякого сомнения, была права: с братом Садыком Невесинли, откровенно говоря, не ладил. Да и прочие паши недолюбливали предприимчивого босняка. Оно и понятно: чужой успех всем поперёк горла. За всё своё долгое пребывание при дворе Салих раскусил эту тайну слишком быстро. Чуть только начнёшь подниматься (скорее, даже карабкаться) в гору, как сразу же объявятся завистники, злопыхатели и лжедрузья. И вот сйчас, в томной и спокойной семейной обстановке, хочется получить хоть мизерную толику внимания и любви, и напоминание о Садыке, хотя несколько резануло по слуху и сердцу, всё же не смогло заглушить той радости, которую Невесинли спешил разделить с возлюбленной.
- Ты так и не ответила на ой вопрос, праздник души моей, - мягко, но с небольшим нажимом проговорил паша, - откуда тебе стало известно? Правду говорят, что молва всегда вперёд человека бежит.
Но Ферахфеза сидела, не говоря ни слова и ничего не понимая. Невесинли мгновенно сообразил, что слегка хватил через край. Не стоит так давить на супругу, которая уж точно не могла ни о чём догадаться. Хотя - с её-то пронырливым характером!? Взглянув на жену ещё раз и удостоверившись в её полной неосведомлённости, Салих помедлил несколько секунд, а потом извлёк из-за пояса расшитый мешочек. Ферахфеза с интересом воззрилась на мужнины руки - она пристально глядела, как паша медленно и даже с некоторым благоговением развязывает шнуровку. Хитрые глазки женщины как бы говорили: "Ну же, ну, что там такое?"
Наконец, паша совладал с завязками, запустил в мешочек два пальца и извлёк золочёную печать. Выражение лица у Ферахфезы нисколько не изменилось.
- Знаешь, что это, м? - как бы заигрывая и рисуясь, спросил Невесинли. Он придвинулся ещё ближе и поднёс печать к хорошенькому личику супруги. Та всё ещё не понимала, к чему эта вся история идёт... или же делала вид, что не понимает. Но Салиху такое смущение даже льстило - приятно, знаете ли, когда любимая периодически будит в себе эту святую простоту, которая порой бывает хуже воровства, но знали бы вы, о, мужчины, как это вдохновляет!

Не дав жене задать ещё с десяток вопросов, Салих привлёк её к себе и прильнул к губам красавицы. Та дёрнулась, будто хотела вырваться, но паша обнял супругу ещё крепче и впился уста Ферахфезы ещё сильнее. Поцелуй был так долог, что бедняжка чуть не потеряла способность дышать, и лишь когда она взмолилась одними глазами, прося отпустить, паша разжал объятия. Повисло оглушительное молчание, в продолжение которого Невесинли смотрел в пронзительные глаза супруги, выискивая в них второе дно, но делал это так бережно и любовно, что хатун сама отвела взгляд.
- О, моя Феррах, праздник сердца моего, счастье и горе моё, мой морок и сияние, - Салих понизил голос до проникновенного полушёпота, - перед такой красой сам Руми лишился бы дара речи, не то, что я, грешный. Ты отняла мудрость у мудрого, украла голос у певца, умыкнула очи зрячего, моя незабвенная.
Слушая мужа, молодая женщина не смела даже пошевельнуться в восторге - боялась, бедняжка, спугнуть вдохновение, так внезапно накатившее на любимого. Салиху только это и надо было. Он в самом деле восхищался красотой и умом жены, и если был бы взаправдошним поэтом, посвятил ей целый стихотворный диван, но увы. Паша красиво говорил лишь прозой. Вместе с этим, паше хотелось усыпить бдительность любимой, чтобы дальнейшие слова подействовали на неё, как ременной кнут. Для этого он, выждав ещё пару мгновений, схватил Ферахфезу за щёки одной рукой, так что под его пальцами милое личико девушки превратилось в жалкую гримасу. Причинять боль, разумеется, паша не хотел, но назидательно промолвил:
- С этого дня я великий визирь, ненаглядная моя, - паша ослабил хватку. На щеках Ферахфезы показались розовые следы от пальцев, - поэтому запомни: никогда не суй свой хорошенький носик в дела, которые тебя не касаются. Ты всегда была для меня опорой, но предупреждаю: не прыгай выше головы.
С этими словами паша окончательно разжал руку и аккуратно погладил сконфуженную хатун по левой щеке, как бы заглаживая свою вину перед ней. Ферахфеза сидела молча, не глядела на мужа и, кажется, всерьёз сердилась на него за такую выходку. Салих и сам почувствовал, что перестарался. Надо было исправлять положение.
- Паша хазретлери, стол накрыт, - в дверях показалась одна из прислужниц, но Салих лишь жестом велел ей удалиться восвояси. Служанка мгновенно испарилась, с негромким щелчком затворив за собой двери.
- За Ханзаде-султан не тревожься, душа моя, - миролюбиво произнёс паша, придвигаясь к жене поближе и целуя её в знак примирения, - Кёсем-султан так изворотлива и хитра, что сумеет отыскать для госпожи подходящую партию. Ей, ангел мой, уж точно не привыкать. А сейчас иди ко мне - я очень скучал.
Вечер лукаво подмигивал в каждом оконном стёклышке, комната погрузилась в диковинный полумрак. Стол, накрытый для ужина, так и остался нетронутым, а слуги попрятались по комнатам и не выходили оттуда немалое время. Салих чувствовал себя на седьмом небе: день, начавшийся так удачно, обещал просто умопомрачительное окончание. Ферахфеза, ласковая и податливая, повиновалась даже едва заметному движению брови, угадывая намерения мужа с полунамёка. Не в этом ли счастье?