Собрание, созванное Кёсем-султан, редко кого оставляло равнодушным. А уж по такому-то случаю - и подавно. В этот раз валиде прибыла в вакф не одна, а с дочерьми и одной невесткой, недавно удостоившейся такой чести, как никях с самим повелителем. Лалезар-хатун, разумеется, тоже была приглашена как жена солидного чиновника. Но правду люди говорят: долго радоваться чужому счастью можно лишь до тех пор, пока не осознал, что судьба вероломно обошла стороной тебя самого. Было у Лалезар на родине большое сокровище, которое со временем должно перейти из отцовских рук в руки султана. Узнав одной из первых о том, что молодой правитель взял законную жену, хатун измыслила кое-что, могущее приблизить не только её семейство, но и мужа к почестям и славе. В тот же день, когда глашати повсеместно выкрикивали фирман падишаха о его бракосочетании, она собственноручно отписала родственникам в княжество, чтоб поскорее снаряжали двоюродную сестрицу в Стамбул, чтобы представить Кёсем-султан.  "А что если Всевышний смилуется над ней, - раздумывала княжна, - и она тоже сделается женой нашего падишаха? Поговаривают, он любвеобилен. Что ж, самая ему пора. Пусть дядюшка поторапливается, и тогда нам всем это придётся кстати - если, конечно, всё пройдёт без сучка и задоринки. Сестрица должна заворожить султана своим смуглым личиком. Впрочем, когда, бишь, я видела её в последний раз? Пожалуй, разве что в доме отца. Ах, как быстро время летит.... Уф, только бы всё обернулось на нашу пользу!"
В таких мыслях прошёл первый час. Женщины слетались к вакфу, как голубки, Лалезар едва успевала здороваться, отдавать "селям" и справляться о здоровье каждой из пришедших. Наконец, вошла на верхний ярус супруга Дюккянджи Исмаила-паши, чванливая Гюльханым-хатун. Княжна внутренне поёжилась:
"О, только не это... сейчас начнётся" - женщина не то чтобы ненавидела её, но присутствие столь кичливой гусыни вряд ли кому пришлось бы по вкусу. А между тем обойти её, обделить приветствием показалось бы крайне недостойным - всем был хорошо известен во-первых нрав Гюльханым, а во-вторых, её знатный род. По отцу она была из дома Соколлузаде, в коих текла кровь самих Османов. Шутка ли - пререкаться с такой особой? На Гюльханым было прекрасное платье, подобранное с отменным вкусом. Лалезар не могла не признать, что визири умели выбирать себе жён с толком - каждая из них отлично разбиралась в тканях и крое, ведали, что им более всего к лицу. Высокомерная ухмылка, взгляд из-под довольно пышных ресниц колючий и злой. Портила красоту толька форма рта - вечно усмехающийся, злорадный, он наводил собеседников на мысли, будто Гюльханым вечно рада чьему-нибудь горю. Да... с такой женщиной водиться если и нужно, то с великой оглядкой.
Не желая накликать на себя беду, Лалезар встала с места и прошествовала к Гюльханым, но так, будто направлялась совершенно в другую сторону. Делая очередной шаг, княжна как бы невзначай вскинула брови и развернулась.
- Мир тебе, Гюльханым-хатун. Не обессудь, не вдруг тебя заметила, - проговорила Лалезар и выжидающе замолкла, стараясь предугадать, что ответит эта гордячка. та, между тем, проплыла к тому месту, где сидели представительницы правящего рода, поцеловала руки у каждой, осыпала похвалами Айше-султан и только после этого возвратилась к княжне.

Да, поистине, ответ Гюльханым был абсолютно в её стиле - Лалезар даже еле заметно передёрнуло от такой тонкой, но очень колючей издёвки. И кто, спрашивается, дал ей право смешивать с грязью ту, чья родословная насчитывает более десяти поколений? Может, конечно, и глупо равнять род Мачутадзе и Османов, но ведь Гюльханым не столь близка им по крови - там, где прогулялись Соколлу, уже не приходится говорить о каких-то привилегиях на могущество. Опять же, всё это приянуто за уши, и княжна это осозновала, но поступаться своей гордостью не хотела - уж больно неприятна была ей эта выскочка.
- Да дарует Создатель здоровья твоим глазам, Гюльханым. Ввиду такого недуга, не следует чересчур утруждать их и смотреть по сторонам с такой неприязнью. Однажды это можетвыйти боком каждому из нас.
Острословие никогда не было "коньком" Лалезар, но сдаваться было нельзя. Между тем Гюльханым как бы пропустила последние слова собеседницы мимо ушей и ненавязчивым жестом пригласила княжну присесть в отдалённом закутке, подальше от остальных женщин. Жёны пашей, чего доброго, вздумают вклиниться в их задушевный разговор и испортить обстановку. Княжну уже начинали раззадоривать эти колкости, да и кого бы на её месте это не подстегнуло, скажите на милость? Женщина давно уже жаждала высказать всю правду в глаза половине из представительниц вакфа, но воспитание и природное чутьё подсказывало: не всем и не сразу.
Диван, на котором расположились две знатные женщины, был несколько твёрдым в сравнении с домашним, но уютным за счёт немалого количества подушек. Никто сюда не думал и заглядывать, так что княжна чувствовала себя в этом укромном уголке куда вольготнее, чем среди этого жужжащего роя сплетниц. Даже присутствие Кёсем-султан с её чадами и домочадцами не слишком-то вдохновляло, да и потом: валиде слишком занята делами благотворительности, ей не до мелких слок её подопечных.
- Знаешь, Гюльханым-хатун, я диву даюсь, как эта албанка прибрала к рукам самого сильного правителя в целом мире? Айше-султан, а точнее, её семейство, не так уж глупы, чтоб не сыграть на чувствах государя.
Даже если подобные слова придавали Лалезар некий флёр бесцеремонности и наглости, она ничуть не жалела об этом: в конце концов, правду говорить не зазорно, да и Гюльханым, похоже, искренне недоумевала. Кто вообще до этих пор слышал о роде Джонима из албанского вилайета, что в этой семейке такого особенного - и в частности, в Айше-султан? Уж больно легко ей всё даётся, думали при дворе, а вернее, в гареме и в кругу женской знати. Судя по выражению лица Гюльханым, той также было весьма любопытно, насколько много значит хасеки-султан в жизни падишаха, раз её родственники благополучно осели при дворе. Глаза боснячки забегали, ожгли Лалезар и остановились на искусно вышитых рукавах её наряда. Княжна перехвтила этот взгляд на лету и мысленно возгордилась: одна из немногих попечительниц фонда, она могла похвастать тонким вкусом. Впрочем, Гюльханым тоже подбирала ткани и покрой весьма тщательно. Одно портило впечатление: любой наряд, по мнению Лалезар, сидел на собеседнице, как седло на корове. В любом случае, занимало её одно: что Гюльханым думает об Айше-султан, главной виновнице нынешнего торжества.

Лалезар стоило немалого труда подавить улыбку, пока купчиха заливалась соловьём перед Гюльханым, которую, кроме как напыщенной гусыней, и не назвать. Ощущение складывалось такое, что жена Селяхаддина-эфенди жизнью обязана этой гордячке. Впрочем, если отставить шутки в сторону, люди имели право быть благодарными за помощь... но не пресмыкаться же!
- А ты, как я гляжу, сама не против доброй славы. Жаль, тебе ход в гарем заказан - ты ведь родственница правящего рода, пусть и дальняя. Ну, да что толку от такого родства, если ума в тебе не больше, чем в курином яйце? Мой тебе совет: отправляйся в свой особняк и радуй Исмаила-пашу, если сможешь. Может статься, если он утвердится в Диване, ты будешь куда более уместна здесь, чем сейчас.
Признаться, Лалезар аж трясло от того, насколько высокомерно ведёт себя собеседница. Особенно задевало это неприкрытое чванство. Терпеть долее не представлялось возможным: женщина решительно встала, одним движением разгладив платье, и поспешила к лестнице. Круг женщин, беседующих с Кёсем-султан, не обратил на потомственную княжну никакого внимания. Однако, было бы непростительно глупым уйти, не нанеся последний удар. Дождавшись, пока Гюльханым по инерции нагонит собеседницу, чтобы уколоть побольнее, Лалезар как можно безразличнее, даже как-то через губу, произнесла:
- Раз уж решила меня проводить, хатун, послушай хоть раз чистую правду о себе: ты не слишком-то похожа на свою бабушку - Эсмахан Гевхер-султан. Поговаривают, та тоже была уродлива, но зато очень умна. А ты всего лишь мокрая курица, которую не сегодня, так завтра отправят на вертел.
Сказанное произвело должный эффект: Гюльханым стояла с таким лицом, будто её только что ошпарили кипятком с ног до головы. Лалезар только самодовольно хмыкнула и проследовала к лестнице. Ей хотелось спуститься вниз, побыть среди простых людей, не обременённых богатством и почётом, отчего их характер казался более открытым и простым. Разумеется, покидать общество попечительниц вакфа надолго стало бы поводом для кривотолков, так что княжна намеревалась вернуться. Лишь бы только эта зазнайка, наконец-то, уехала. Если же ей не хватит сообразительности это сделать, пускай пеняет на себя.
Внизу было многолюдно. Часть женщин, которым действительно было небезразлично, как живётся обездоленным, вовсю суетились возле казанов с рисом, котлов с пахлёбкой и пышных горячих караваев. Одна из таких, Азизе-хатун, с особой любовью смотрела на детей и чаще других гладила мальчиков и девочек по головкам, говорила им ласковые слова. Дети жались к ней, как котята, сама же хатун светилась счастьем.
"Вот кому жизнь! - не без зависти подумала Лалезар, - Она искренне любит это дело. А пробудь она хоть пять минут наверху, понаслушалась бы о себе много неприятного. Уж по мне лучше быть более свободного нрава, чем лицемеркой и ханжой".
Лалезар подошла к Азизе и учтиво поздоровалась с ней.
- Не возражаешь, если я присоединюсь? - спросила княжна. Азизе кивком головы указала на внушительную ложку и груду мисок. Предстояло много работы. Примерно на час Лалезар растворилась в заботе о людях. Когда же настала пора возвращаться, она шепнула Азизе, что их обеих ждут наверху, и не стоит чересчур задерживаться. Уф, луше бы Лалезар оставалась внизу до самого окончания собрания.