Мурад любил читать. Любил, пожалуй, не менее, чем упражняться на мечах, биться на матраках или стрелять из лука или арбалета в цель. Молодому шехзаде совершенно не был чужд мир поэзии, калиграфии и философии. Конечно, он не мог похвастаться такими фундаментальными знаниями, как, к примеру, его ненаглядный брат Сулейман, но мир искусства был Мураду интересен и по-своему мил. В своих покоях шехзаде велел расставить рукописные книги, в которых было собрано всё лучшее, что породили османские умы. Конечно же, нечто подобное можно встретить и в комнатах братьев, и опять же, Сулейман даст всем фору по числу словесных сокровищ. Любимой книгой Мурада были "Городские смутьяны" Исы Месихи, в миниатюрах представляющей бытописание жителей Стамбула со всеми их... нет, всё-таки скорее пороками, нежели добродетелями. Шехзаде читал и мысленно давал себе слово, что никогда не станет таким, как участники юмористических стихов. Он никому не показывал эту книжку, считая, что не всякий отнесётся с пониманием. И правильно делал. Увидь её, к примеру, самый младший из братьев, шехзаде Эмир, он пришёл бы в неподдельный ужас, ибо в книге описывалось нечто недозволенное.
Но, к счастью, ага, зашедший в комнату султанского брата, застал шехзаде за чтением другого автора, а потому ничего не заметил.
- Шехзаде хазретлери... - темнокожий евнух с умными глазами, стоял перед тахтой, на которой сидел шехзаде, скрестив ноги и держа в руках книгу. - Падишах-эфенди ожидает Вас к вечерней трапезе.
Мурад поднял глаза на агу. Он никак не ожидал такого, однако живо поднялся и оправился (негоже представать перед падишахом в мятом кафтане), надел тюрбан и поспешил из комнаты, не удостаивая слугу ответом. К чему? - всё равно, должно быть, он не знает истинную причину, по которой повелитель позвал одного из шехзаде. Ведь не просто же для того, чтобы разделить с ним ужин, проведя его за братской беседой?
Аги, стоявшие у дверей султанских покоев, при виде шехзаде почтительно преклонили головы, после чего чинно раскрыли двустворчатые двери. Внутри, прямо посреди комнаты, уже был накрыт стол. На подносе стояли пахучие пряные блюда, и от различных ароматов у шехзаде голова пошла кругом. Мехмед уже сидел на своём месте.
- Повелитель, - Мурад, как это и пристало шехзаде, поклонился султану и, дождавшись приветственного жеста с его стороны, занял место напротив него, - ага сказал, что Вы хотели меня видеть?
Глупый вопрос. Глупый до бесконечности. Однако в этот момент юноша ничего не мог сказать, что могло быть более содержательным и уместным. Что ж, если падишах сочтёт его глупцом, не умеющим поддержать разговор, так тому и быть, хотя Мураду это, разумеется, совершенно не улыбалось.
- Я, признаться думал, что встречу здесь ещё кого-нибудь из братьев и сестёр... - решил как-то спасти положение Мурад и, по большому счёту, не соврал. Он, действительно, рассчитывал увидеть в покоях, скажем, Ахмеда или Орхана, а может быть, Гюльсюм или Хайриниссу. Но повелитель предпочёл отужинать именно с ним, что, если честно, настораживало.

У Мурада отлегло от сердца: брат-повелитель чувствует тягость на душе, ему одиноко. Давно они не беседовали вот так, запросто. Шехзаде оживился и посмотрел на Мехмеда с таким же блеском в глазах, ясно выдающим его непринуждённость. Остатки напряжения слетели, как шелуха.
- Пейкан неисправима. Но моя валиде всё ещё считает её ребёнком и хочет перевоспитать. Однако о замужестве я ничего не могу сказать.
Шехзаде, действительно, знал, о чём говорил. Его дорогая Пейкан, частичка его души, была настоящим мальчишкой-сорванцом в девичьем облике. В ней словно поселился неукротимый волчонок, которого никто не в силах приручить, кроме близких людей. Она легко воспламеняется, может наговорить резкостей, но отходит уже через минуту. Мурад понимал её, как никто другой. Ему нравилась эта смелость, эта дерзость, этот вызов порядкам и традициям. При этом он знал, что Пейкан не тяготилась дворцовой жизнью, потому что умела её разнообразить. Вполне возможно, что со вступлением в брак у его дорогой сестры исчезнут эти бунтарские повадки, и она ничем не будет отличаться от остальных султанш. Возможно, паша, которому её отдадут, полюбится ей... Хотя это вряд ли.
Ужин был невероятно вкусным. Может быть, его так приправило доброе расположение, а может быть, всё дело в искусности поваров, однако, как бы там ни было, от блюд было трудно оторваться. На какое-то время Мурад пожалел, что за столом нет ни Эмира, ни Алемшаха, ни Ахмеда, ни дорогих сестёр, ни застенчивой Шехназ... Одним словом, соберись сегодня за трапезой вся семья, было бы куда лучше. Впрочем, беседа с глазу на глаз выходила очень хорошей, ничуть не скучной.
- Когда мы отправляемся в поход, брат? - наконец, спросил шехзаде после длительной паузы. Ему не терпелось отправиться навстречу врагу, встать под эгиду османского войска. Он был посвящён в янычары ещё три года назад, как и сам повелитель, как и старший брат Сулейман, и раз они стали янычарами, то их цель - взять меч в руки и сразиться с неприятелем, не отступая и не оглядываясь. - В последнее время на Совете только и говорят, что о противостоянии Венеции. Недавно Азиз-паша приходил к тебе с отчётом. Надеюсь, всё идёт по задуманному плану?
Шехзаде осознавал, что говорит слишком много, но эта тема его очень интересовала. Визири, янычарские аги, да даже простые горожане, все как будто помешались на предстоящем походе. Хотя где уж тут рассуждать здраво? К тому же, как Мураду приходилось слышать, в столице, якобы, разгуливают венецианские лазутчики, отряженные в Стамбул самим Доменико Кантарини. Повелитель уже дал необходимые распоряжения пашам, чтобы те вычислили и без жалости казнили нечестивцев. Ни в коем случае нельзя оставлять в живых таких псов. А так - оставалось только дождаться воли падишаха и выступить навстречу своей судьбе.

В первую минуту Мурад не мог и слова вымолвить от изумления. О такой чести он даже мечтать не смел, так что нежданное счастье смутило его. Разумеется, иногда Мураду мечталось проявить себя перед падишахом, доказать свою братскую любовь и подданническую верность, но шехзаде даже и представить не мог, что его мечта осуществится так скоро, да ещё таким блистательным образом. Конечно, ему хотелось пойти в поход вместе со всеми, но наместничество в Стамбуле тоже очень много значило для шехзаде.
Когда он принимал из рук брата Мехмеда фирман, пальцы явственно похолодели он волнения. Это был единственный признак смущения, и больше ничто не выдавало его. Внешне юноша оставался спокоен.
- Повелитель, - начал шехзаде, чувствуя, как все слова благодарности куда-то улетучиваются с языка, - Вы оказываете мне непомерную честь своим доверием. Молю Всевышнего об одном: чтобы не разочаровать Вас и оправдать надежды, возложенные на меня.
Слова кое-как слетели с уст юноши, и когда последнее закачалось и растворилось в воздухе, Мурад испытал чувство, подобное облегчению. Ему в это мгновение хотелось поделиться радостной вестью с валиде и сестрой, но что-то подсказывало ему, что до поры этого не следует делать. Неспроста же повелитель показал брату свой фирман лично, без свидетелей.
Так же, Мураду было интересно, когда о решении султана станет известно остальным. Когда бы это ни случилось, юноша должен быть готов, что его действия будут обсуждаться и даже критиковаться. Сейчас, пока день похода не настал и об указе знают лишь они двое, можно было морально готовиться к неизбежным сложностям, которые влечёт за собою решение падишаха. Шехзаде знал, что Совет Дивана, как и янычарский корпус, расколот. Каждый поддерживает шехзаде, к которому лежит его душа. Мурад знал, что и у него есть опора в лице Оздемироглу Азиза-паши, не говоря уже о матери и дорогой Пейкан.
Раздумывая обо всём этом, шехзаде поглядел за окно. Небо совсем почернело, и вечер уступил место ночи - бархатной, пряной несколько душноватой, но такой притягательной, как и тысячи других. Наставало время вернуться к себе и дать повелителю мира как следует набраться сил перед завтрашними делами, коих у него, верно, очень много.
- Слышал, завтра Вы собираете совет. - произнёс Мурад, глядя на брата. - Позвольте и мне присоединиться к заседанию. А сейчас, с Вашего позволения, вернусь к себе.
Шехзаде не успел договорить, как был заключён старшим братом в объятья.