Паша уже зачитал до дыр немногословную записку, принесённую ему накануне. В ней говорилось:
Драгоценный Кеманкеш Мустафа-паша,
Если Вы всё ещё помните обо мне, приходите в Жемчужный Павильон после четвёртого намаза.
Подписи не было.
Кеманкеш уже был в одной из комнат Жемчужного Павильона, держа в руках странное послание. Что, если ему подстроил ловушку один из тех шакалов, что наводнили диван и точат на великого визиря зубы. Как бы там ни сложилось, Мустафа вознамерился терпеливо ждать, дабы разузнать, что кроется за этим анонимным письмом. Что-то подсказывало паше, что всё это до добра не доведёт, но жребий брошен - он здесь, и правда от него не ускользнёт.
Ждать пришлось около получаса. Несколько раз Кеманкеш подходил к окну, расположенному со стороны входа в павильон. Никто не подходил к дверям, и стука копыт тоже не было слышно.
"Аллах-Аллах... Видимо, это чья-то подлая западня. Уйти, скорее уйти!" - подумал паша, как вдруг из-за дверей раздался выкрик:
- Дорогу! Михрибан-султан хазретлери!
Паше не потребовалось и десятой доли секунды, чтобы понять таинственный смысл записки. Значит, Михрибан-султан вернулась в столицу и просила о встрече. Мустафа был рад видеть госпожу, ибо хранил светлую память о её шехзаде, к тому же они с хасеки были в родстве. Конечно, здесь, в Османской Империи, где титулы и звания значат так много, паша не мог говорить с султаншей как с сестрой, но помочь он ей был обязан. Очевидно, она в трудном положении, раз решила написать ему.
В этот самый момент в комнату вошла Михрибан-султан. Годы взяли своё над её красивым лицом. Морщинки придали ему новое выражение, а глаза смотрели со злостью и... неизбывной печалью.
- Моя госпожа, - промолвил Кеманкеш, почтительно кланяясь, - добро пожаловать.

То, что сказала султанша, не на шутку встревожило пашу. Он-то предполагал, что госпожа встретит его более ласково. Но это были только цветочки. Слова, произнесённые после затянувшегося молчания, заставили Кеманкеша содрогнуться. Было время, когда он души не чаял в шехзаде Хюсейне, сам учил его стрельбе из лука и аркебузы, владению мечом и верховой езде. Мустафа был щедр на замечания, скуп на похвалы, но в глубине души он гордился своим воспитанником. Тогда он был ещё янычарским агой, совершенно не ведавшим о том, что однажды сделается сначала капуданом-пашой, а потом и великим визирем Османского государства. Куда ценнее было то, что ему оказана милость учить шехзаде. Счастливые глаза Михрибан-султан, которая не скрывала радости за своего сына, до сих пор будоражили воображение Мусрафы. Всякий раз, когда он вспоминал этот взгляд, перед его мысленным взором возникал образ их матери - те же ясные глаза, та же улыбка, тот же голос. Михрибан-султан так похожа на неё... Кто бы мог подумать, что однажды эта женщина, достойная самого большого счастья, познает самое великое горе. В ту страшную ночь её выслали из столицы, а шехзаде Хюсейна передали в костлявые руки смерти... Минуло девятнадцать лет, и все эти годы Кеманкеш никому и никогда не рассказывал о своём грехе. Он посвятил себя общему благу, всецело отдав своё сердце служению падишаху, заключил свою жизнь в стены корпуса и ни разу не обмолвился словечком о том, что его гложет. Ноша становилась всё тяжелее с каждым днём. И вот теперь, спустя почти двадцать лет, перед Мустафой стоит родная сестра. Родная сестра, перед которой он виновен до конца дней своих.
- Столько воды утекло, столько вёсен и зим видела земля... - начал Кеманкеш дрогнувшим голосом, - а память о шехзаде Хюсейне всё ещё жива. Да пребудет он в Раю.
И вновь долгое молчание. Паша не смел поднять глаз на хасеки-султан, он уставился под ноги и разглядывал узор на мягком ковре. Зеленоватый узор напоминал Мустафе сцепившихся в схватке змей. Ему представилось, как они ожесточённо кусают друг друга, как впиваются во вражью кожу, как норовят растерзать соперницу. Не на такую ли змеиную схватку похожа вся жизнь во дворце?
И в этом тоже его, грешника Мустафы, вина. Он хорошо помнил, как Михрибан заклинала оберегать "её львёнка", как молила не оставлять его в трудные часы. Он не сдержал обещания.
- Вина моя перед Вами огромна, госпожа. Я не уберёг Вашего сына от гибели. - наконец, промолвил паша, собравшись с духом.

Струсил!... Краска ударила в лицо паши. Никто и никогда не осмеливался назвать его трусом, никто даже подумать не смел, чтобы наградить его таким позорным словом. Михрибан-султан была первой, кто отважился произнести его. И это был, пожалуй, единственный человек, которому это можно не только простить, но и поблагодарить за правду.
"Струсил... А ведь так и есть. Я струсил, склонился перед Кёсем-султан. И это стоило головы несчастного шехзаде. Госпожа права. Я даже хуже, чем трус." - думал Мустафа, стискивая зубы от злости на самого себя. Тех дней, когда можно было спасти Хюсейна, не вернёшь, и это было всего тяжелее. Истина вкупе с укорами безутешной матери жгла душу, доставала до самого нутра.
- Был. - коротко ответил Кеманкеш, когда дар речи вернулся к нему. - Лучше бы мне умереть в тот день.
Вновь тишина. Мустафа больше не в силах был говорить. Ему было стыдно находиться перед султаншей, которую он своим невмешательством обрёк на вечный траур, на скорбь по убиенному шехзаде. Однако что-то подсказывало паше, что хасеки позвала его не за тем, чтоб упрекать в малодушии. Тут крылось нечто иное. Протекло несколько вязких, как патока, минут.  Оба молчали, не глядели друг на друга. Ощущение было такое, что жизнь остановилась, всё застыло и окаменело вместе с ними. Наконец визирь собрал всю волю в кулак и произнёс:
- Иншалла, я искуплю свой грех. Приказывайте, госпожа.
Это сказал прежний Кеманкеш - упорный, волевой и ни перед кем не склоняющийся. Михрибан-султан нуждается в нём, позвала его, чтобы он помог ей в чём-то. Паша знал, что Кёсем-султан ненавидит мать Хюсейна чёрной ненавистью и готов был пойти на всё, лишь бы султанша осталась жила и провела жизнь свою в почёте и в достатке. Мустафа пока ещё не ведал, в чём будет заключаться его подмога, но чувствовал, что он ещё пригодится султанше и, наконец, искупит свою вину перед нею и перед покойным наследником, которого он любил, как родного сына.

Отредактировано Кеманкеш Мустафа-паша (2018-03-25 12:49:27)

Кеманкеш хмыкнул. На этом свете есть тайны даже у растений. Но, в отличии от людей, они не умеют говорить. Что до Кёсем-султан, то паша ни на йоту не сомневался в том, что уж у неё-то секретов и тайных дел не один десяток. Чему-то он сам был свидетелем, а чего-то не знал. По большей части это были незначительные распоряжения времён регенства, госпожа, например, много раз отдавала приказания разобраться то с одним неугодным пашой, то с другим. Больше ничего за ней не водилось. Но Кеманкеш не был бы сам собой, если бы не добился истины и не раздобыл хоть что-то важное.
- В этом мире даже травы и деревья хранят свои тайны. Роза всегда молчит о том, что любит соловья. Чинара хранит тайну своего величия и могущества корней. А у человека могут быть сотни секретов. У Кёсем-султан - тоже.
При этих словах Мустафа пытался вспомнить все поручения, что отдавала ему Кёсем-султан или хотя бы то, чему он был свидетелем. Ничего толкового на ум не шло, и визирь досадовал на свой ум, который нынче казался ему слишком неповоротливым. Он припоминал год за годом, месяц за месяцем, день за днём, но память по-прежнему безмолвствовала. Всё, что делала Кёсем-султан, не было достойно даже мысленного упрёка, а не то что осуждения. Устранение тех, кто не подчинился её приказам нельзя ставить госпоже в вину. В конце концов, тогда в её руках была полная власть...
И вот тут в голове паши словно молния сверкнула. Власть! Кёсем-султан очень дорожит своей властью, да настолько, что не хотела делиться ею с повзрослевшим Мурадом.
Нужное воспоминание само дало о себе знать. Это было ровно десять лет назад. Тогда в Стамбуле случился страшный пожар. Возгорание случилось на пристани, и огонь распространился по городу с невероятной скоростью. А дня за три пожара Кеманкеш стал свидетелем разговора между валиде-султан и возмужавшим падишахом. Кёсем-султан без конца твердила, что не стоит пренебрегать её влиянием. Если в Стамбуле случится бедствие, в одиночку Мурад с ним не справится. Только благодаря связям матери он одолеет напасть. Через сутки валиде велела Мустафе-аге найти надёжного человека для одного секретного дела. Ага видел его в ночь пожара на пристани, он лежал без сознания, с обожжёнными по локоть руками. Янычары доставили его в лечебницу султана Баязида. Несчастного звали Каймакчи Муса, а теперь - Муса Безрукий. Никто не знает, что этот бедолага и есть причина разрушительного пожара в городе.
- Есть одно событие, о котором валиде предпочитает не вспоминать уже десять лет. Дайте мне один день, и я приведу к вам сообщника Кёсем-султан. Он-то всё и расскажет.