Золотой Путь - таинственное место, куда вхож далеко не каждый. Этот путь ведёт к самому сокровенному месту во всём дворце и во всём мире - к покоям султана.  Бьянка ступала на этот путь со страхом и священным трепетом. Когда-то она вот так же, ещё девочкой, входила в католический храм, испытывая такое же благоговение. Если сегодня всё свершится, как должно, быть ей мусульманкой, отуреченной, и уже сейчас ей пристало трепетать перед чем-то иным. Например, перед тем, кого она увидит через считанные минуты.
Калфа, сопровождавшая наложницу до дверей, всё время жужжала в уши о правилах, о том, как ей следует себя вести перед падишахом, как подобает опуститься на колени, приложиться к поле его кафтана... Бьянка слушала всё это вполуха, а сама думала: каков-то из себя султан Мехмед?
- Не вздумай заговаривать первой, - продолжала хатун поучать свою подопечную, - если же повелитель обратится к тебе, отвечай с покорностью.
Венецианка не отвечала. Всё, что ей нужно знать, она услышала, так что добрая наставница могла бы уже и замолчать. Лёгкий наряд девушки делал её движения лёгкими и грациозными, Бьянка ощущала себя невесомой. Такими, наверно, бывают русалки или сильфиды. Здесь их называют гуриями. Впрочем, возможно, она что-то путала.
- А куда ведёт этот поворот? - ни с того ни с сего выпалила Бьянка, указывая за угол. Они находились почти у самых дверей, ведущих в султанскую опочивальню, но девичье любопытство дало о себе знать, причём в самый неподходящий момент.
- Тебе-то на что? - недоверчиво спросила калфа. - Ну, на террасу в покои султана... Стой, куда ты!
Услышав это, девушка легко добежала до угла и свернула. Калфа так и осталась на том же месте, замерев словно истукан. Бианка пробежала совсем немного, шагов пятнадцать, не более, но сердце у неё колотилось так, словно она от кого-то удирала. Девушка остановилась, чтобы перевести дух, а за одно и осмотреться. Краем глаза она видела террасу, её живописный уют, видела и человека, который, раскинув руки, сидел на софе.
"Султан Мехмед!" - с благоговейным страхом подумала девушка, затаив дыхания. Кому же, в сущности, и быть, как не повелителю? Бьянка отметила, что султан был одет в малиновый кафтан, виднелись его свисающие рукава. Тихо-тихо, чтобы не потревожить покой правителя, венецианка прошла на террасу, зашла за софу, протянула руки и аккуратно опустила ладони на глаза падишаха.
Прикосновение было нежным и практически неощутимым, но Мехмед мгновенно очнулся и схватил девушку за запястье, да так больно, что Бьянка от неожиданности чуть не вскрикнула.
- Простите, мой повелитель... - пролепетала она в ужасе, мысленно подписывая себе смертный приговор. Султан не торопился отпустить её запястье.

"Убьёт! Святая Мария, будь моей заступницей в последний раз! Убьёт и следа не оставит!... - думала венецианка. - Вот сейчас отпустит мою руку - и казнит..."
Боль отступило, рука почувствовала свободу, но смерти вслед за этим не последовало. Бьянка, которая уже зажмурила глаза и приготовилась к казни, открыла их только тогда, когда падишах обратился к ней. Голос его был суров, но расслаблен, в нём звучала усталость.
- Государь... - девушка робко сделала несколько шагов, обошла софу и предстала перед молодым властелином османов. Вовремя вспомнив поучения калфы, Бьянка грациозно поклонилась падишаху. Глаза полуопущены, каждое движение выражает прямо-таки небесную кротость.
"Но какой же у него голос... Этим голосом можно подчинить себе весь мир..." - мелькнуло в голове девушки. Она сама чувствовала, что влюбляется в этот суровый, но несколько усталый голос султана. Кажется, его можно слушать вечно, если бы не всплывшие слова калфы о том, что когда окажешься перед господином, не забудь приложиться к полам его кафтана. Бьянка, опустившись на колени, трижды прикоснулась устами и лбом к самому краешку дорогой ткани.
В этот момент на узкое девичье плечико опустилась рука падишаха. Бедная невольница вновь зажмурилась, думая, что её вот-вот схватят за волосы, как шкодливого котёнка за шкирку, кликнут страшных янычар и кинут в темницу. Долгую минуту Бьянка оставалась на коленях, с закрытыми глазами, а когда открыла их, увидела, что повелитель слегка улыбается. Последовавший за этой улыбкой жест означал, что девушка может встать. Наложница повиновалась.
- Я пришла, чтобы рассеять Вашу грусть, повелитель. - несмело выговорила венецианка, поднимая на великого турка свои матовые тёмные глаза. - Мой путь был долог. Передо мной были горы и непроходимые чащи, дикие звери преграждали дорогу. Но я выстояла. И вот я здесь.
Язык говорил, а разум ужасался. Турецкий язык Бьянка знала уже неплохо, ведь её обучали лучшие наставницы гарема. Отличием от остальных девушек была разве что вера, да и та скоро сменится, чтобы остаться навечно. Но в эту минуту девушка поражалась тому, что говорит. Слова сами просились на язык, звучали неуверенно, с изломами, и это, видимо, забавляло падишаха. Он слушал девушку с тем снисхождением, с каким лев из Эзоповых басен мог бы слушать мышь. Но ведь перед Бьянкой был не просто лев, а лев над львами, владыка владык. Если эта нескладная исповедь не навлечёт его гнев, это уже сродни Божьему чуду.

По веселью в глазах султана, Бьянка поняла, что он больше не сердится на неё. Присев рядом с повелителем, девушка ещё какое-то время стыдливо молчала, но когда робость отступила, а язык вновь обрёл дар речи, она продолжила своё повествование.
- Горы сокрушала моя любовь к Вам, деревья расступались, когда я произносила Ваше имя. А дикие звери становились послушными, как ягнята. Вы открыли мне путь к своей душе, повелитель.
Каждое слово звучало по-своему напевно, и Мехмед слушал немудрёную повесть девушки, не отводя от неё взгляда ни на миг. Веницианка с трудом выдержала пронизывающий взгляд султана и отважилась поднять глаза далеко не сразу. Так они и сидели, глядя друг на друга и более не произнося ни слова. Теплота Мехмедовой руки показалась Бьянке такой родной, словно они были знакомы с самого начала их жизненного пути. Это было настолько странно, что хатун поражалась и ужасалась одновременно. Хотя что же тут странного и ужасного? Наоборот, этому надо радоваться. Это значит, что повелитель благосклонен к ней.
- На моём пути было ещё кое-что. - продолжила она, пододвигаясь чуть ближе. - Море. Бескрайнее бушующее море. Оно не хотело пускать меня.
Рука девушки вытянулась и указала в темноту, в ту самую сторону, где чернел пролив. Бьянка хорошо запомнила те места, когда только ступила на турецкую землю. Стамбул встретил её ночной темнотой, вода зловеще поблескивала в лунном свете. Сейчас была не ночная, а вечерняя тьма, но пролив казался Бьянке таким же зловещим, как в тот раз. Мехмед взглянул туда, куда указывала девушка, а когда вновь повернул голову и посмотрел на свою собеседницу, венецианка вздрогнула. В глазах повелителя плескались чёрные воды Босфора. Поразительное сходство. Волны приближаются, становятся сильнее и выше, от них нет спасения.
"Много всякого я слышала о турках, но даже не думала, что они все - чародеи. Одним взглядом лишить чувств могут... А этот Мехмед, их султан, настоящий колдун. мне от него не спастись. Небо праведное, помоги мне встретить следующее утро, помоги не умереть..." - в страхе думала Бьянка, утопая в проливе. Что за пучина - она не похожа ни на что. Человек остаётся жив, но погружается в неё с головой. Невидимые воды смыкаются, но не забирают жизнь. К чему теперь молиться о спасении души, когда ещё не время умирать? Лучше просить у Бога милости, просить, чтобы этот вечер не кончался. Пусть небо навсегда замрёт в чёрной синеве, пусть звёзды не исчезают с него, пусть стоит оглушительная тишина. Ради такого мгновения можно отказаться от дневного света.

Отредактировано Нурбахар Султан (2018-03-27 12:17:50)

Комната, представшая взору Бьянки, ослепила её. Да-да, именно ослепила, хоть и не была достаточно освещена. Даже наоборот, свечи и лампы делали её величественной. Даже яркий солнечный свет не мог бы сотворить такое чудо. Значит, вот откуда исходят все указы, от которых зависит судьба всего мира...
Перина, на которую они опустились, была неописуемо мягкой. Бьянка ощутила, как от комнаты веет непостижимым уютом, словно каждый кусочек обивки, каждая свечка, каждый узор на пологе или на мебели - всё улыбается ей. Только здесь и можно открыть своё имя, а уж никак не на террасе.
- Бьянка, повелитель. - смущённо произнесла девушка.

То, что случилось дальше, заслонил туман. В этом тумане был только запах гвоздики. С террасы веяло прохладой, приятной, по-ночному дурманящей. Последнее, что видела Бьянка, был пролив в глазах повелителя. Только теперь он не казался ей страшным.

Утро щекотнуло девушку первым лучиком. Бьянка открыла глаза и огляделась. Султанские покои при утреннем свете выглядели не так таинственно, как в полумраке подступающей ночи. Вся комната была выдержана в тёплых тонах. Сквозь стёкла просачивался серебристый солнечный свет. Невольница выскользнула из постели и принялась одеваться, чтобы уйти из покоев, пока Мехмед не успел проснуться. Она твёрдо помнила ещё одну важную заповедь: ни в коем случае нельзя докучать повелителю. Бьянка и не собиралась этого делать. Она уже была полностью одета и теперь стояла перед большим зеркалом и разглядывала своё отражение. На неё смотрела грациозная венецианка с лукавым взглядом, несколько усталой улыбкой, но румяная и свежая. Вчерашнее одеяние сидело на ней уже не так завлекательно, и то только потому, что одежда имеет свойство утрачивать свежесть.
Позади раздался характерный звук откидываемого одеяла. Бьянка в испуге оглянулась и увидела, что повелитель сидит на постели и улыбается. Девушка спешно поклонилась, пролепетав:
- Мой султан... простите, что разбудила Вас.
Дверь скрипнула, и в комнату вошёл тонкий, похожий на молодой побег кипариса, ичоглан с внушительным подносом в руках. От блюд струились такие ароматы, что даже мертвец, почуяв их, мог бы подняться из могилы. Бьянка, хоть и чувствовала звериный голод, поспешила откланяться:
- Позвольте более не утомлять Вас, хюнкярым.
Это слово очень нравилось ей своим звучанием, наложница произносила его с особым изяществом. К удивлению Бьянки, повелитель так взглянул на свою вчерашнюю гостью, словно давал понять: пока он лично не скажет, она не уйдёт.