Три года назад Шехназ шла по Золотому пути, чтобы поцеловать руку брата-повелителя. Тогда её сердце полнилось печалью - мама умерла, завещая вернуться в Стамбул, в султанский дворец, в лоно семьи. Сейчас султанша шла к опочивальне повелителя, словно на смерть. Она приняла одно решение, которое далось ей нелегко. Взять их с Орханом вину целиком и полностью на себя - вот, что она должна сделать. Возможно, это спасёт жизнь шехзаде, потому как Шехназ не ведала ничего страшнее, чем гибель возлюбленного. Девушка мысленно готовила себя к любому решению падишаха. Сошлют, запрут в Старом Дворе, отравят и скажут народу, что-де умерла во сне - всё лучше, чем казнь Орхана.
Коридор казался нескончаемым, а каждый шаг причинял молодой госпоже острую боль, словно чья-то невидимая рука усеяла осколками стекла.
"Повелитель разгневается. - говорила себе Шехназ, ступая шаг за шагом. - Пусть его гнев падёт на меня и минует моего Орхана."
Вот и Хас Одасы - султанские покои, неприступные, таинственные, судьбоносные. Здесь Шехназ чаяла милости для своего шехзаде, хотя и понимала, что это вряд ли возможно.
- Передай повелителю, что я пришла. - произнесла султанша, тяжело вздыхая. Бостанджи заметил, что на высокая гостья мертвенно бледна - в лице ни кровинки.
- Как прикажете, госпожа... - произнёс ага и скрылся в покоях. Шехназ довелось ждать совсем недолго - вскоре стражник вернулся и объявил, что падишах ожидает её у себя. Султанша кивнула и прошла внутрь. Повелитель сидел за письменным столом и что-то внимательно просматривал. Услышав звук отворяемой двери, он поднял глаза и улыбнулся сестре.
- Повелитель, - несмело произнесла Шехназ, - я потревожила Вас...
Султан внимательно поглядел на родственницу, словно хотел сказать, что уж кто-кто, а она ничем не может его обеспокоить. Возможно, ей так только показалось, а возможно это было правдой, но девушка разглядела на самом дне очей падишаха горькую иронию. Более месяца тому назад он лично призвал её к себе. Тогда они долго-долго говорили, Мехмед сокрушался о том, что его любимая сестра, дочь Ханзаде-султан, которая была известна своим добрым нравом, могла совершить такое. Убийство Эфшан-хатун и по сей день было на устах у всего гарема. Не то, чтобы сама смерть хатун была столь необычна - гораздо острее все воспринимали тот факт, что это совершила благорожденная госпожа. Тогда повелитель объявил, что выдаст сестру за Пашазаде Джафер-бея и подарит прекрасный дворец молодым. Это было хуже смерти для султанши. И вот, когда должна была состояться помолвка, она решилась открыться государю во всём.

Поцелуй был таким тёплым и нежным, что Шехназ расчувствовалась. Слёзы сами брызнули из глаз. Султанша не была в силах ничего отвечать. Как можно было усомниться в том, что Мехмед желает ей добра... Но что будет, когда она расскажет? Скорее всего, вся доброжелательность исчезнет без следа. Шехназ опустила голову, чувствуя, как солёные капли катятся по щекам, а когда вновь подняла глаза на брата, они были двумя прозрачными озёрами, на дне которых лежит по яхонту.
"Если уж я пришла, то должна рассказать всю правду. Что будет после, ведомо только Всевышнему, а молчать я не могу."
- Я знаю... - начала девушка. - Знаю, что Вы любите меня, что желаете мне только добра. Но, боюсь, я не заслуживаю этого.
Мехмед взглянул на сестру с недоумением, а Шехназ вновь ощутила, как глаза защипал новый поток слёз. Ей было стыдно смотреть в лицо брату, слушать его, знать, что любит её всей душой. Но то, что случилось в канун перед походом, равносильно государственному преступлению. Случалось, что османские шехзаде заключали никях со своими двоюродными сёстрами, но это было всего пару раз. Шехназ и Орхану суждено было стать третьими, кто преступил закон.
- Ваша забота обо мне бесценна. У Вас золотое сердце, но я не достойна даже самого дальнего уголка в нём. Знайте одно: свадьба с Джафер-беем невозможна.
Эти слова дались девушке с огромным трудом. Когда она их произнесла, горло словно опалило синее пламя. Было такое чувство, словно Шехназ выпила страшную отраву, и ей осталось всего несколько мгновений до смерти. Но смерть не наступила, хотя девушка молила Творца прибрать её, чтобы не видеть, как красивое и мужественное лицо брата-государя исказится от гнева. Ни смерти, ни гнева не последовало. В комнате воцарилась страшная тишина, от которой звенело в ушах. И повелитель, и его двоюродная сестра, больше не говорили. Мехмед молчал, потому что не знал, что сказать на это, Шехназ - потому что лишилась дара речи. Слёзы жгли кожу, глаза резало, а губы тряслись. Султанша не издала ни звука, хоть крик сам рвался из груди, до того совестно ей было находиться здесь. Во всём, что должно произойти потом, она загодя обвинила себя. Осталось, чтобы эту вину подтвердил повелитель. Но для этого требовалось продолжить разговор, а султанша, как ни принуждала себя, не могла и слова вымолвить. Она стояла и мысленно прощалась с Орханом, потому что чувствовала: даже уверения в том, что вся вина лежит на ней, а не на шехзаде, не спасёт его от казни.

Расспросы Мехмеда, его слова о том, что он простил её, только пуще разожгли в сердце девушки желание повиниться во всём. Она тоже крепко обняла брата и, не разжимая объятий, заговорила:
- Эфшан-хатун умерла не случайно. Она должна была молчать о том, что знает...
После этих слов объятия брата разжались. Шехназ тоже отстранилась от него и, утерев слёзы, продолжила:
- У меня не было другого выхода. - говорила она. Глаза были уже совсем сухими, к голосу наполовину вернулась твёрдость. Султанша поняла, что обратного пути нет, поэтому нет смысла и слёзы лить.
- Перед походом мы с шехзаде Орханом мы ездили в Ускюдар, помните? Шехзаде сказал, что будет сопровождать меня и покажет всё в округе...
Надо было начать очень издалека, чтобы повелитель понимал, что случилось, постепенно. Хотя как говорить о таком обиняками, когда правда буквально кричит внутри тебя! Вот и сейчас желание рассказать всё прямо распирало изнутри, ему было тесно в груди, чувство было такое, словно сердце разрослось, и теперь ему негде развернуться. На самом деле, это всего лишь разбушевавшаяся совесть. Между тем Мехмед слушал сестру и никак не мог понять, к чему она клонит.
- Словом, мы... мы...
Султанша запнулась. Брат тоже ничего не говорил. Всё происходящее, по-видимому, не представлялось ему ужасным. Ну, съездили в Ускюдар, что с того? Шехназ тоже боялась выговорить самое главное, и хвала Аллаху, Мехмед не торопил её с откровениями. Дышать было так трудно, словно в комнате исчез весь воздух.
"Я должна, должна, должна!" - твердила девушка сама себе. Стыд захлёстывал её, лицо пылало, земля уходила из-под ног. Те месяцы, проведённые без любимого, были для султанши сущим адом, но то, что она переживала в этот момент нельзя сравнить даже с тысячей преисподних. Но она добровольно вверглась туда, а выбраться можно только благодаря собственной силе воли и честности. Поэтому она в последний раз втянула воздух, как человек, которого приговорили к повешению, и выпалила на одном дыхании:
- Мы тогда тайно совершили  никях!
Вслед за этим наступила такая тишина, словно всё вымерло. Шехназ стояла, оглушённая собственными словами, хотя они были произнесены негромко. Тишина длилась бесконечно долго, тем более, что султанша заметила, как повелитель изменился в лице. На него набежали тёмные тучи, глаза засияли гневным костром. А самое страшное, что он по-прежнему хранил молчание, только внимательно разглядывал сестру. По взгляду повелителя девушка поняла: пощады не будет ни ей, ни шехзаде.

Отредактировано Шехназ-султан (2018-04-02 18:03:12)

Шехназ ожидала всего и готовила себя к самому страшному. Однако она даже близко представить не могла, что тихий, незлобивый, почти ласковый голос Мехмеда может звучать так жутко. Хуже всего было то, что теперь он наверняка будет считать брата трусом, а это было даже страшнее казни.
"Что я сделала не так?!" - спрашивала себя Шехназ, уже раскаиваясь в том, что отважилась на чистосердечное признание. Будь на её месте Орхан, повелитель, по крайней мере, не счёл бы его малодушным, а так...
- Повелитель! - султанша решилась наступить на горло собственной гордости и опустилась перед падишахом на колени. - Прошу Вас, мой султан, мой милосердный брат, не карайте шехзаде, пусть Ваш гнев падёт только на меня!
Интересно, кто-нибудь хоть раз задумывался, каково это - целовать полу султанского кафтана? Что ощущают губы, пальцы, глаза и душа в этот миг? Губы Шехназ чувствовали колючую парчу, руки - мягкость подкладки, глаза погрузились во тьму стыда, а душа - в пучину, на дне которой копошилась тысяча эмоций сразу. Каждая из них, как маленький разноцветный змеёныш, двигалась, колыхалась, шуршала и кусала за сердце. Солоноватые капельки вновь стекали по бледным щекам девушки, она уже не стыдилась слёз. Если надо, Шехназ могла бы вовсе лишить себя глаз, лишь бы Орхан не пострадал. Она даже не сразу поняла, что брат пытается приподнять её головку за подбородок, чтобы посмотреть ей в лицо, но когда ему это удалось, и султанша осмелилась взглянуть на повелителя, её поразили эти добрые глаза, в которых сквозило изумление и беспокойство. Видимо, он думал в этот момент не об Орхане, а о его тайной супруге, о сестре.
- Из Ваших рук мне даже разлука с шехзаде покажется благом, только бы знать, что Орхан будет жив. - смиренно произнесла Шехназ, по-прежнему не поднимаясь. Она не знала, к кому сейчас лучше воззвать - к падишаху, чья мудрость и справедливость ни у кого и никогда не должна вызывать сомнений, или же к брату, который руководствуется не холодным рассудком, а тёплые любящим сердцем. Когда Мехмед выслушал сестру и назвал шехзаде "трусливой гиеной", он, всё-таки, говорил, как падишах, а сейчас в нём побеждало братское начало. Решение, которое он примет относительно всего случившегося, трудно предсказать, и Шехназ уже заведомо приготовилась к худшему. Она уже смирилась с тем, что Орхана могут казнить, а её умертвить так, чтобы народ поверил в естественность произошедшего.
Дочь Ханзаде-султан медленно поднялась с колен. Они болели так, словно по полу была рассыпана гречневая или чечевичная крупа. Больше она не хотела ни умолять, ни убеждать. Ей вообще претило говорить что-либо в этот момент. Мехмед тоже безмолвствовал. В нём, судя по всему, всё ещё боролись две сущности - сурового правителя и брата. Кто победит - неясно.