День начался так же, как и тысячи дней до этого, когда ничто не тревожило и не мутило душу Ирум. Дела в гареме не давали ей передохнуть, она буквально порхала из одного места в другое, стараясь везде навести порядок. Уставшая, но с чистой совестью, ибо всё было сделано как следует, Ирум уже хотела вернуться к себе в комнату, чтобы хоть немножко перевести дух, как заметила у самых дверей ташлыка плачущую девушку. Хатун сидела, обхватив коленки руками, как маленький ребёнок, и беззвучно точила слёзы. Калфа подошла к ней и опустилась рядом. Взяв легонько за руку, она вывела девушку из общей комнаты, чтобы поговорить.
- Что такое? - участливо спросила она. Девушка не отвечала и только жалобно смотрела на Ирум.
- На меня опять накричали в классе, сказали, что я - бездарь. Грозились пожаловаться, чтобы меня вышвырнули из дворца, как котёнка... - всхлипывая, пролепетала девушка. Ирум стало её искренне жаль. Она знала нрав некоторых преподавателей и не хотела допустить, чтобы бедняжка чувствовала себя изгоем и бездарностью.
- А что у тебя не выходит? - продолжала допытываться калфа.
- Не получается писать без клякс.
Ирум улыбнулась. Бедная девочка... как же её запугали в классе, что она настолько потеряла веру в себя? Она крепко сжала руки наложницы и сказала с улыбкой:
- Я тебе помогу, но с одним условием: ты будешь стараться. Тогда никто не посмеет тебя так обзывать. Договорились?
Девушка тоже заулыбалась. Слёзы на её личике высохли, она посмотрела на Ирум, как на единственную спасительницу.
- Аллах да не оставит тебя, Ирум-калфа. Обещаю, что буду слушаться. Когда начнём заниматься?
- Да хоть сегодня. Когда класс будет пустой, я тебе скажу, и...
Договорить она уже не могла. В глазах начало медленно, но верно мутнеть, ноги и руки сделались ватными, а земля сама собой уходила из-под ног. Ирум открыла рот, чтоб ещё что-то сказать, но тут ноги отказали окончательно, и она повалилась на пол прямо перед дверьми общей комнаты. 

Слабый гул двух женских голосов, похожий скорее на монотонное жужжание двух мух, доносился до Ирум из ниоткуда. Глазам было тяжело открыться, но Ирум сделала над собой усилие и огляделась вокруг. Комната. Не слишком просторная, но не её собственная. Тогда чья? В голове всё мутилось, Ирум никак не могла припомнить, что сталось до этого. У дверей, подальше от постели, стоят две женщины и о чём-то разговаривают... Знать бы, о чём.
- Это чистая правда, Афра-хатун, я сказала правду. - говорил один голос, надтреснутый, оправдывающийся. Ирум прислушалась. Поднимать голову она пока не решалось - всё тело ныло и болело.
"Афра-хатун? Она здесь? А... значит, это в её покои меня перенесли. Аллах всемогущий, что же со мной случилось?" - думала калфа, чувствуя, что даже мысли причиняют ей боль. Взгляд однако окончательно прояснился, и Ирум заметила, что Афра с тревогой обернулась в её сторону, а потом что-то заговорила своей собеседнице. О чём они говорили, Ирум не догадывалась, и как ни прислушивалась, не смогла разобрать ни словечка из их беседы. Хатун только понимающе кивала, а затем поклонилась и вышла из комнаты с таким видом, словно её до смерти напугали. Хазнедар же направилась к постели и присела на краешек.
- Афра-хатун, что со мной? - слабым голосом спросила калфа.

Ласковое прикосновение близкого человека (а ведь Афра стала для Ирум второй матерью после того, как взяла девочку во дворец на воспитание) сделало своё дело - калфа окончательно пришла в себя и даже почувствовала, как слабость потихоньку отступает. На вопрос хазнедар она ответила кивком, но когда та спросила про позор, Ирум испугалась.
"Аллах! Она о чём-то догадывается, ей что-то стало известно? Я ведь слышала, как она отчитывала лекарку, как грозила ей... Что же со мной случилось?" - на все эти вопросы у Ирум не могло найтись никакого ответа, хотя она изо всех сил старалась найти его.
- До... до какого позора? - слабым голосом переспросила девушка, глядя на Афру круглыми от непонимания глазами. Хазнедар молчала и дышала через нос, а затем, так же, ни слова не говоря, положила руку на поясницу больной и так многозначительно глянула на Ирум, что та сразу поняла, что с ней и чем вызван давешний обморок. На самом дне глаз красавицы отразился неподдельный ужас.
"Беременна... Всевышний, помилуй мою душу, я беременна... Вот и расплата за мой грех, за моё распутство. А как ещё это можно назвать? Столько раз я всех обманывала, отлучаясь из дворца, столько ночей провела с Эркином... Да, сначала он запугивал меня, грозился убить или донести валиде, а потом что? Ирум, ты хуже последней продажной женщины, хуже самой последней твари. Даже адский огонь не очистит твою душу..."
Мысленные упрёки и раскаяние звучали в голове Ирум, слёзы брызнули из глаз. Афра сидела, хмурая и молчаливая, и ждала от своей названой дочери объяснений.
- Мой грех. - начала Ирум, когда поняла, что слёзы уже не душат её. Да и поможешь ли слезами такой беде? - Я сошлась с янычаром.
Если бы Афра в этот момент влепила своей воспитаннице оглушительную пощёчину, это было бы куда лучше, чем её гробовое безмолвие. Окружённые сетью морщин, глаза старой женщины полнились упрёком и ужасом. Она столько лет оберегала Ирум от всех напастей, учила и растила её, как родную дочь, и такова её благодарность? Ирум и сама готова была растерзать себя за всё, ибо даже перед всевластной Кёсем-султан ей не было бы так страшно находиться, нежели перед второй матерью.
- Помнишь, я вернулась во дворец два года назад, еле живая? - продолжила калфа, решив, что раз уж рассказывать, то с самого начала. - Меня изувечил янычар. Эркин-ага. Когда я встала на ноги, мне какой-то ага передал записку. Эркин требовал, чтобы я принадлежала только ему, грозился, что если я не повинуюсь, то умру страшной смертью.
При этих словах слёзы вновь затуманили взор девушки. Ей отчётливо вспомнилось содержание того письма, самого первого, в котором Эркин приказывал прийти в назначенное место и грозился найти и убить, если Ирум не придёт. И таких писем был не один десяток. Сначала в них были угрозы, а потом их сменили ласковые слова, от которых кровь начинала шибче бежать по венам. Ирум помнила, как краснела, читая каждое новое послание, как загорались у неё очи, как улыбка сама собой выступала на червлёных устах. С каждым разом калфа всё больше и больше подавалась, при встрече с Эркином уже не было той ненависти, на её место приходила какая-то нездоровая зависимость от этого янычара, от убийцы и изверга... Теперь Ирум от души раскаивалась, но проку от этого не было - под сердцем уже завёлся маленький комочек, который скоро обретёт плоть и кровь. Калфа не знала, суждено ли ему дожить до своего рождения, но чувствовала каждой клеточкой кожи, как былая ненависть к Эркину возвращается и набирает небывалую силу.

Слушать упрёки женщины, которая заменяла Ирум мать на протяжении стольких лет, было смерти подобно. Девушка не глядела ей в глаза, не отвечала, только тихо скулила и всхлипывала, как нашкодивший щенок. Если бы даже в эту минуту обрушился потолок или же обвалился пол, не было бы так страшно. Последний вопрос Афры вызвал новый поток слёз, ведь у такого долговременного молчания имелось целых две причины, и в одной из них Ирум боялась сознаться даже самой себе. С минуту калфа только глотала слёзы, пытаясь произнести хоть слово, а потом выдавила через силу:
- Я не говорила никому про свой грех, потому как...
Увы, было так стыдно и больно говорить всё это, что Ирум вновь потеряла способность говорить членораздельно. Глаза хатун покраснели, а нос распух, словом, верная служанка валиде-султан, не последняя женщина в гареме, добрая помощница Хюмы Шах сейчас чувствовала себя ничтожнее дождевого червя. Жалкое зрелище - потерявшая себя и унизившаяся до последней степени женщина, которая не постыдилась людей и Бога, плюнула на свою гордость и спуталась с янычаром, а ведь все знают, как простые османы боятся этих головорезов. Эркин - он ведь такой же головорез, которого можно разве что проклясть, а ведь Ирум его любила, сама не отдавая себе в этом отчёт. Да, сейчас от этой любви не осталось даже намёка, ибо из-за кого же, как не из-за Эркина несчастная калфа очутилась в таком постыдном положении.
Прошло ещё полминуты, пока Ирум совладала с голосом и докончила:
- Я... я... струсила...
Надо было видеть, как изменилась в лице Афра-хатун. Её сухие строгие глаза, её вытянувшиеся в ниточку губы, морщинистые скулы, сжавшиеся в замок пальцы - всё говорило о том, как она разозлена. Ирум даже испугалась, ведь прежде она никогда не видела свою добрую воспитательницу такой сердитой.  Девушка поняла, что сейчас ей на голову посыплются проклятия, одно страшнее другого. Однако хазнедар молчала, сверлила калфу взглядом и ничего не говорила. 
"Хоть бы она накричала на меня, хоть бы ударила - тогда, по крайней мере, у меня бы отлегло от сердца. Как было бы хорошо умереть прямо сейчас, чтобы все эти мучения закончились..."
- Мне было так страшно, что я решила никому не говорить - думала, что всё разрешится само собой... - продолжила Ирум. Конечно, это было слабым оправданием, тем более для такой проницательной женщины, как Афра. Хюнкяр-калфа уже поняла, что из-за своего падения она может утратить все должности в гареме, её по одному мановению брови валиде выставят на улицу без гроша за душой, и Ирум доведётся умереть в бедности и всеобщем забвении. Каждый сочтёт своим долгом хоть раз плюнуть ей в лицо, кинуть камнем или ударить наотмашь. А что обиднее всего - так это то, что Эркин может выйти сухим из воды. Ещё бы! Он - ага янычар, второй человек в корпусе, в его руках немалая сила. Словом, ситуация может легко и просто обернуться против Ирум. А ещё девушку пугало то, что Афра может приказать вытравить плод, и, скорее всего, так и будет.