Слова Хайриниссы пробудили в шехзаде что-то щемящее. Грудь сдавило так, что правде стало тесно внутри, она рвалась наружу вместе с голосом, но юноша сдерживал её, пока хватало сил. Вот сидят они теперь в этих покоях, родные люди, их объединяет не только кровь великих предков, но и несчастья. Хайринисса от рождения обречена на медленное увядание, ей каждый день приходится смотреть в зеркало и понимать, что по ту сторону стекла стоит сама смерть. Орхану в этом смысле проще - он здоров и полон сил, но если бы сестра смогла заглянуть к нему внутрь, она бы ужаснулась количеству язв и гнойников на сердце. Откуда бы им, кажется, взяться? Ответ только один, да и тот нельзя высказать вслух. Шехзаде пронзительно взглянул на Хайриниссу, ища в её глазах поддержку. Там, на самом их дне, было всё, что он так искал - и сострадание, и вера в его силы, и сестринская любовь. Юноша положил свои ладони на тонкие руки султанши и медленно, выдавливая из себя слово за словом, заговорил.
- Если я хоть кому-то расскажу об этом, реки выйдут из берегов, с гор посыплются камни, а у недужных откроются раны. Столько месяцев я сам не свой, не различаю дня и ночи, не отделяю добра от зла. Передо мной проносится жизнь, а на глазах лежит мёртвая пелена. Тело не слушается, не подчиняется разум. Даже отражению в зеркале я не смогу душу свою открыть, даже стены не выдержат моего горя, выпустят из каменного нутра мою тайну. Скажи, зачем я сын султана и брат султана, зачем я родился здесь, а не на той стороне моря? И для чего мне братья и сёстры, когда даже им меня не понять...
Орхан притих. Речь сама собой остановилась, язык высох, а внутри всё напряглось и окаменело. Так бывает в самый решающий момент, когда до признания остаются считанные минуты, а то и секунды. Шехзаде не смел поднять глаз на сестру. Впервые он чувствовал себя неуверенным, беззащитным. Тёплые руки Хайриниссы почему-то не приносили успокоения, их нежность, наоборот, вселяла тревогу и сомнение. Она - самая младшая из всех детей султана Ибрагима и самая чистая. На ней нет ни единого греха, ни одной недостойной мысли не было в её светлом уме. И ей, ей, этому ангелу, Орхан должен сознаться в своей постыдной любви к Шехназ, к родственнице, к двоюродной сестре? А что, если Хайринисса не снесёт такого позора и проговорится перед повелителем? Навряд ли. Надо хорошо знать сестру. Но кто знает, может быть, даже у неё не найдётся подходящего слова и совета... Время остановилось. Шехзаде не считал, сколько времени он так просидел в этой комнате, сколько не выпускал ладоней сестры, сколько прокручивал в голове свой тяжкий грех перед Богом и перед законом. Этот закон писан задолго до его рождения, но и он был нарушен. Если уж даже вековые правила поддаются изменению и нарушаются, то любовь ещё более недолговечна? Может быть, стряхнуть с себя это наваждение, крикнуть на весь мир, что отныне Шехназ для него всего лишь сестра? Ха! Кто бы знал, сколько было таких попыток... Звёзд в небе и то меньше. Каждый день Орхан просыпался и засыпал с одной и той же мыслью. Он давал обещание выкорчевать из сердца гибельную любовь, представлял в мыслях обшитый золотом священный Коран, в воображении своём клал на него правую руку и произносил одни и те же слова. Слышал ли их Всевышний? Слышали ли его пророки и архангелы? Наконец, могли ли угадать эти слова месяц, звёзды и облака? Могли. Слышали. Угадали и тысячу раз разочаровались в людях, которые не держат обещаний. Что и говорить о сестре? Она тоже будет смотреть на Орхана с осуждением, об этом нечего и толковать. Но признаться необходимо, слишком сильна боль, слишком долго шехзаде носил это в себе.