Немногие знают, что такое преданность человеку, который помог тебе выкарабкаться из ужасной топи под названием "уныние". Фатьма-султан в своё время протянула руку несчастному аге, потерявшему свою семью и совершившему над собой то, что под силу единицам. Сменив имя и войдя в свиту госпожи, ага почувствовал себя значительно лучше. Теперь он понимал, что живёт не зря, что он нужен, да не абы-кому, а такой женщине, которой не найдётся равных во всей империи (Кёсем-султан хазретлери в счёт не шла, ибо её и вовсе нельзя ни с кем сравнить). Беяз был предан Фатьме-султан от чистого сердца, видел в ней своё спасение и смысл существования. Не станет её - не станет и Беяза.
Сейчас в жизни у госпожи начался новый завиток, словно у горной тропы, которая змеится, обвивает, опутывает и стремится к вершине. Новый дворец, новый супруг, новые надежды и планы на будущее - всё это видел Беяз-ага, ловил не то что каждое слово, каждую мысль султанши. Её гнев по поводу никяха и невозможности увидеться с будущим мужем сменился счастьем, когда она поняла, что Кёзбекчи Юсуф-паша - человек, которого она может и должна полюбить. Евнуху доводилось разок видеть пашу до свадебных торжеств. Всего с одного-единственного взгляда ага определил, что Кёзбекчи относится к тем людям, которых либо пламенно любят, либо искренне ненавидят. Слуга не пытался предсказать, каков будет брак его госпожи - несчастен или удачен - но отчего-то был уверен, что между супругами вспыхнут сильные чувства. Всё равно, какие, положительные или отрицательные, важно то, что вместе им будет никогда не скучно. И Беяз не ошибся. Паша в первые же дни покорил сердце надменной женщины из правящего рода, да чем! Свадебным подарком! Ага и раньше знал, что госпожа очень ценит людей с тонким вкусом, особенно тех, кто умеет красиво преподнести подарок. Юсуф-паша, по всей видимости, угодил в цель и пришёлся ко дворе.
Обо всём об этом ага размышлял, находясь на террасе, соединённой с опочивальней Фатьмы-султан. Строго говоря, это была "супружеская" комната, но в каждом османском дворце таких спален несколько - на случай ссоры мужа и жены или же на случай приезда гостей. Сама Фатьма-султан сейчас отдыхала, полулёжа на излюбленной оттоманке и слушая тихий наигрыш на уде. Беяз тоже прислушивался к тихим мелодиям и отдыхал душой. Заглядывать в комнату лишний раз он не решался - к чему попусту тревожить госпожу? - да и на террасе ему дышалось как-то легче, вольготнее, чем в покоях.
Тихо ступая, вошла Кюбра. В её руках был поднос с шербетом и фруктами. Беяз приложил палец к губам, уж слишком громкими показались аге шаги калфы. Хатун молча поставила поднос на столик и встала рядом с Беязом.
"Ох уж мне эта Кюбра-хатун... - невесело подумал евнух. - Крутится тут почём зря, мешается под ногами... И откуда она только взялась на мою голову? Неужто, когда возводили этот дворец, тебя служить приставили?"
Ничего из этого ага однако вслух не произнёс, просто одарил женщину косым взглядом. С минуту помялся, пожевал губами, словно вспоминая нужные слова, а потом тихо начал:
- Чего явилась в неурочный час? Фатьма-султан отдыхает, а ты топаешь, как сто янычар!
Кюбра оставила выпад евнуха без всякого внимания, только рыжими всполохами кудрей тряхнула, вскидывая голову.
- Иди себе, иди. И без тебя всё сделаю. - вновь зашипел Беяз. Только тут Кюбра повернула к нему голову.

Беяз не удержался, закатил глаза, дважды провёл ладонями по лицу и произнёс сквозь зубы молитву, ограждающую от неприятеля и всякого, кто мыслит человеку зло:
- Хасбунал-лааху ва ни'маль вакииль.
Будучи искренне верующим, евнух внутренне поёжился: а вдруг он непроизвольно согрешил перед Творцом, молясь не потому, что рядом находится недруг, а лишь в насмешку сквернавке Кюбре? Да и кто знает, может быть, она ему никакой и не враг, а только невоздержанна на язык... Да, ещё один грех в книге его судьбы, наверное, уже записан. Помолчав немного и отогнав от себя демона злословия, ага сказал:
- Ты и святого до бешенства доведёшь, женщина. Хороша косточка, нечего сказать, пришла и язвит без повода! Фатьма-султан тебя прогонит в один прекрасный день, иншалла!
А вот сейчас надежда на милость Всевышнего была абсолютно искренней и непреложной. Жить под одной крышей со сварливой, склочной, злословящей и издевающейся хатун, да, к тому же, ещё и рыжей, как адские псы, для Беяза стало настоящей пыткой. Нестерпимо ему было каждый день видеть её красивое, с лёгкой зловещинкой в чертах, лицо, слышать её грубоватые окрики и видеть шугающихся в разные стороны служанок. Ведь вроде бы столько лет прожила в Топкапы, всем премудростям обучилась, а не знает, что даже со слугами надо говорить мягко, без надтреснутой и шероховатой древесины в голосе (да, только так и можно было обозвать этот неприятный тембр, что у Кюбры), не употреблять резких и неприятных уху слов. Он, Беяз, человек, который в своё время жил, так сказать, в миру и наслушавшийся много противных голосов и выражений, от которых хотелось убежать на задний двор, попав в окружение Фатьмы-султан, постиг его уклад и свод хороших манер. Но, признаться, и без Кюбры во дворце будет сущая скука: Беязу до безумия нравилось донимать эту ободранную кошку, доводить до бешенства и заставлять браниться, как торговку. Не без удовольствия вспоминал ага, который ещё не утратил чувства юмора и, бывало, шутил очень зло, сговорился с поваром и, когда калфа зашла на кухню (проверить, готова ли баклава для вечерней трапезы), развязал мешок с мукой и - пххххх! Ох, и крику было тогда... И Беяз, и его сообщник, долго не могли опомниться от ядрёной брани калфы. Повар тогда ещё искренне недоумевал, как это женщина, воспитанная в атмосфере гарема, умеет так ругаться, что самая распоследняя фахише заткнула бы уши от стыда... Этот случай стал для всех слуг этого дворца притчей во языцех, и девушки с удовольствием вспоминали подробности недавнего курьёза, перетирали их в пыль и нисколько не уставали обсуждать.
Немножко отойдя сердцем, Беяз заговорил с хатун куда спокойнее, хоть и не без яда:
- Скажи ты мне, ради всех сил небесных, тебя что, из милости сюда взяли? Неужели Афра-хатун никого лучше не нашла? Ай, такая умная, знающая женщина, а кого во дворец отправила, тьфу!
И всегда сдержанный, вежливый и набожный Беяз вдруг от души плюнул себе под ноги. То ли подул ветер Лодос, то ли сам по себе плевок пришёлся не туда, куда следовало бы, только Кюбра подобрала подол платья, отскочила от евнуха, как ошпаренная и взвизгнула так, словно она - облезлая стамбульская кошка, которую загнали на крышу шестеро поджарых трущобных котов-прощелыг. Беяз-ага дал волю смеху. Смеялся он так заразительно, что не замечал, как к нему присоединился женский смех - Кюбра тоже хохотала от всей души.
Что ж, может быть, с ней и можно сдружиться.

Евнух презрительно фыркнул. Весёлая жизнь, значит? О, эта наивная ещё не видела по-настоящему "весёлой" жизни. Ей даже в голову прийти не может, какие страдания иногда выпадают на долю человека, она не представляет, что за один день можно постареть на сто лет. Когда все близкие покидают тебя, жизнь превращается в сплошной ад, а эта калфа с куриными мозгами такого и во сне не видела. Возможно, она ловка и разумна, но такого жизненного опыта у неё нет и быть не может. А у Беяза есть. Он знает цену каждому дню и ни за что не поступится своим положением при Фатьме-султан.
- Ты? Мне?! Ха! - издевательски произнёс ага. - Сейчас упаду от смеха. Ты правда думаешь, что так опасна для меня? Ты всего лишь глупая куропатка с рыжими перьями. Одно за другим выщипаю и глазом не моргну.
При этих словах Беяз сложил пальцы правой руки в щепоть и несколько раз сжал и разжал их, будто вправду выщипывал пучки перьев из птичьего тельца. Кюбра поморщился, а евнух оскалился.
- Ещё и хочет, чтобы я раскошеливался на наряды для тебя. Тьфу, квочка ты и есть. Иди на Бюйюк Чарши, верти хвостом перед купцами, завлекай их своей образиной - может, кто и сжалится, отпустит тебе аршин-другой.
Удивляясь самому себя, Беяз бранился и чувствовал какое-то облегчение. Ему понравился острый язык калфы, понравилось ссориться с ней. Надо будет делать это почаще. С нею язык как-то легче поворачивается, слова на него сами лезут. Сойтись они, конечно, не сойдутся, но браниться будут часто. А от брани до дружбы рукой подать, так говорят люди.
- Ну, чего встала? - евнух вытянул руку, расставил пальцы и подвигал ими в воздухе, изображая шаги. - Топай из дворца, на рынке тебя заждались уже. С твоими распутными глазёнками нетрудно будет обдурить кого-нибудь, а я хоть вздохну спокойно. Иди, иди. Не хочешь? Тогда послушай: не мечтай войти в доверие к госпоже. Скорее верблюд станет муэдзином, чем я это допущу. И вот ещё что: не путайся у меня под ногами. Увижу, что ты следишь за мной или ещё то-нибудь такое - вот этими вот руками задушу, потом остригу твои волосы, совью из них нитку, продену бусы и сделаю чётки. Обещаю не выпускать их из рук и молиться за твою несчастную душу пять раз в день.
Так долго и зло Беяз давно уже не говорил. Служа у Фатьмы-султан, он разговаривал по душам только с нею, а с остальными на слова и эмоции был скуп. Как ни крути, евнух осознавал, что служанка, отправленная самой Кёсем-султан, не может быть дурноголовой. Кюбра обладает здравым рассудком, не лезет за словами в карман и очень хитра. Впрочем, чего и ждать от рыжих женщин? Они все с бесинкой в глазах и в сердце. Ага уже чувствовал, что хатун может оттеснить его и стать новой любимицей Фатьмы-султан. Может, со временем, это перестанет казаться чем-то ужасным, но сейчас Беяз готов был схватиться за голову и взвыть от одной мысли, что госпожа отдалит его от себя. После стольких милостей и щедрот она не может отказаться от преданнейшего из слуг. А, впрочем, даже если и откажется, Беяз не уйдёт и продолжит помогать султанше в трудную минуту. Кроме этой женщины, которая вытянула его из омута страданий, у него ни одной близкой души нет во всём свете. Сейчас он сыплет бранью и насмехается, а на душе скребёт с десяток облезлых кошек. Мучение, да и только.

Отредактировано Беяз-ага (2019-04-09 23:07:54)