Стамбул ждал весну, но ещё больше ждал майского ласкающего зноя. Ждал его и Абаза. Ему нравились тёплые лучи, лёгкие наряды турчанок, оживлённые улицы, повеселевшие лица горожан. А уж как похорошел Хасбахче с приходом мая, нельзя и описать. После разговора с самой Кёсем-султан хотелось свежего воздуха, чтоб дышалось вольно и радостно, поскольку госпожа нынче, видимо, была не в духе и каждым словом буквально пригвождала Хасана к полу. Так что предстоящая прогулка несказанно грела бейзаде душу.
В Хасбахче ему случалось бывать редко, и, будучи натурой романтично и тяготея к прекрасному, Абаза ждал каждого выхода в сад, как настоящего праздника. Тиш и умиротворение, трепещущая зелень, задорный щебет, мягкий шелест травы под ногами - да что, чёрт возьми, могло быть лучше этого в столь суровом месте, как Топкапы? Нет, разумеется, беседы с валиде-султан, пашами и доверенными лицами султана - дело хорошее и важное, но отдохновение под сенью чинар и не только служило лекарством для души.
Впрочем, не только природа радовала глаз. Прохаживаясь по дорожкам и любуясь кустами и клумбами, Абаза углядел несколько женских фигур, маячивших вдалеке. Все стройные, в лёгких платьях, они напоминали цветы, обретшие человеческую душу и плоть. Впереди двигался некто в небесно-голубом наряде, и Хасан не успел собраться с мыслями, как ноги сами понесли его в сторону гуляющих женщин. Ум бил в набат, твердя, что не следовало бы так рисковать, а любопытство, которое присуще не только прекрасному полу, подталкивало в спину.
Подойдя ближе, пашазаде сумел сосчитать гуляющих. Их было четверо. Двое рабынь, черноволосая калфа и до крайности миловидная девушка с русыми кудрями. Бей вгляделся попристальнее и распознал в ней госпожу, виденную в саду совсем недавно. Тогда она благодушествовала в компании незнакомой хатун из какой-то знатной семьи и той самой калфы, а ныне она, по всей видимости, изъявила желание прогуляться только в обществе свиты - вернее, малой её части. 
Вспомнилось знакомство с госпожой. Чудесная погода, улыбающееся личико, невинные вопросы, звонкий голосок... Что-то трепыхнулось Хасановой душе, он и сам не чувствовал себя в силах разобрать, что это - ностальгия, неуловимая мечта или просто радость, дарованная воспоминанием. В этот раз султанша, кажется, тоже была в расположении, но Абаза, прошагав сколько-то расстояния, вдруг остановился - негоже подходить и заговаривать с девушкой ни с того ни с сего! Каково же было изумление пашазаде, когда родовитая красавица знаком велела девушкам и калфе оставаться на месте и пошла в сторону бея. Дыхание захолонуло - то ли от неожиданности, то ли от разлившегося сладкого чувства. Как ни крути, а юная госпожа была хороша. Даже очень. Когда она приблизилась на должное расстояние, позволявшее свободно говорить, Абаза сложил руки и поклонился самым учтивым образом.
- Госпожа, - промолвил пашазаде, не поднимая глаз на султаншу, - прошу простить меня! Если бы знал, что Вы здесь, отложил бы прогулку на несколько часов.
Оправдание прозвучало настолько нелепо, что Хасан тут же мысленно укорил себя за косноязычие. Нет бы пожелать ей приятной прогулки и благословения Всевышнего, после чего чинно удалиться, а он... Тьфу, да и только! И это при том, что отец его, Мехмед-паша, славился недюжинным велеречием. Султанша, впрочем, ничуть не рассердилась, отчего у Абазы сразу отлегло от сердца. Сесть в лужу перед женщиной - это было бы страшнее смерти для юнака.

То, что султанша сначала обратилась на "вы", а затем так внезапно перешла на "ты", не прошло незамеченным. Ещё больше смутило пашазаде это напоминание - а он, голова садовая, уже и запамятовал про свои же слова. А было ведь совсем недавно - и эта беседка, и юная госпожа в обществе миловидной подруги из знатной семьи, и черноволосая калфа с въедливым взглядом... и то самое обещание рассказать про Боснию, про край, по которому нет-нет да и затоскуешь на досуге, когда остаёшься один на один с воспоминаниями и праздностью.
Бей заметил про себя, что свита недаром осталась стоять поодаль, и калфа зорко наблюдала за тем, чтобы ни одна из девушек не вострила ушки из любопытства. Эх, Босния, эх, родное Сараево... Как вы ни хороши, как ни прекрасны ваши сады и дома вельмож, а в Стамбуле в тысячу раз лучше - тем паче, он и родился-то здесь, а не в тех землях!
- Извольте, госпожа, - учтиво промолвил Абаза, собираясь с мыслями, - коли я дал Вам слово, то с радостью его сдержу.
Мысли упорно не желали сходиться воедино, как если бы Хасан опрокинул кубок-другой за здоровье падишаха и после страдал от похмелья. Отвечая на шутливое требование султанши, он старался не глядеть на неё, но глаза противились приказам, и бей искоса поглядывал на ту, с кем столкнулся так несвоевременно. Пожалуй, госпожа была хороша именно как Босния. Разве что чересчур русоволосая для тех мест, но это белое, точно из белого сахара слепленное личико, эти розовые, так славно очерченные губки...
"Аллах Всеведущий, не дай мне впасть в искушение!" - мысленно взмолился Абаза и тут же отметил, что это сравнение помогает ему подобрать нужные слова, чтобы описать любимые земли.
- Босния... - начал он и запнулся, - дивная земля. В ней есть горы, долины, сады и виноградники, мечети и особняки. Люди там живут припеваючи, не то, что в Герцеговине, где я хоть и не был, но кое-что слыхал.
Краем глаза взглянув на девушку, Хасан невольно поразился тому вниманию, с которым она слушала его речи. Абазе это придало уверенности и красноречия, хотя до этого язык, точно окостенелый, шевелился медленно и топорно. Всё-таки как удачно и точно это сравнение... Молодая султанша так же свежа и прекрасна, как сад сараевского купца или тамошнего кадия, большого любителя цветов и прохлады. Пашазаде не стремился знать, кем была мать этой госпожи, но раз получилось такое чудо - белолицее, живое, чуточку капризное и гордое, как все дочери падишахов. Но и сараевские девушки слыли большими капризницами и гордячками... не столь вздорными, как дочери Стамбула, но всё же!
- Я бы искренне желал Вам побывать в тех местах, пройтись по мосту через Дрину, нарвать цветов и плодов, полакомиться спелым виноградом... Босния, госпожа моя, - это безмятежность и каприз. Она похожа на султаншу...
При этих словах мужчина понизил голос, опустил очи долу и промолвил не без смущения:
- На такую, как Вы.
Стоявшая в сторонке калфа ахнула. Девушки подались вперёд, а красавица-султанша... а Всевышний ей судья! Нельзя было разобрать, поражена ли она таким откровением или же, напротив, оно попало в цель, задев нужную струнку девичьей души.

Молчание затянулось, и Хасан чувствовал, что смущён до чрезвычайности такими вопросами. Любознательность молодой девушки можно понять, но Абаза уж никак не ожидал, что она спросит о таком. Было и по сей день есть, что по всем Балканам горячие головы похищают красавиц из-под отчего крова, но самому ему приходилось разве что участвовать, но не затевать кражу самому. Признаться, была у него когда-то на примете одна хатун, чьё милое личико изредка всплывает в памяти даже сейчас. Один Всевышний ведает, сколько ещё этот образ будет являться в воспоминаниях, но Абаза смутно осознавал: приезд в Стамбул изначально сулил ему новые чувства и впечатления. В том числе, и на любовном фронте.
- Красть девушку из отчего дома - великое святотатство в глазах Аллаха, но ещё больший грех - отказаться от неё, если любишь. Если кто отступится от своей любви, плохой из того юнак.
Чтобы ответить султанше на её вопрос, потребовались недюжинные усилия, ибо отвечать надлежало тактично, несколько размыто и даже уклончиво. Ответ, казалось, устроил госпожу, даже более чем устроил - он её заинтересовал. Короткий взгляд это только подтвердил: глаза султанши сияли неподдельным любопытством. Но пашазаде всё ещё чувствовал некоторую неловкость перед красавицей: поспешное и, возможно, чересчур пылкое сравнение могло оскорбить дочь правителя (да прибудет душа его в раю!), испугать или даже отвратить от разговора. К счастью, этого не произошло, во всяком случае, мужчина всё ещё надеялся на благополучный исход беседы. Оправдаться и извиниться, всё ж таки, следовало.
- Что до Вас, госпожа... - он несколько замялся, - ежели я оскорбил Вас, прошу не гневаться. А покидать Стамбул, город, где когда-то родился и жил, не хочу. Здесь часть моего сердца и смысл дальнейшего бытия. К тому же, великая валиде не желала бы моего отъезда.
Сказанное было сущей правдой. Кёсем-султан категорически не хотела, чтоб сын Мехмеда-паши, верного ей до конца жизни, отбывал из Константинополя даже ненадолго. Абаза и сам, признаться, не горел желанием покидать город детства, посему ожидал для себя поручений как от валиде, так и от самой жизни. Тоска по краю удали и задора, садов и любовных песен, всё ещё царапала сердце, но оно уже готовило себя для того, чтобы стать гнездовьем для новых переживаний. А покамест его заполняло предвкушение чего-то необыкновенного. Где оно, это "необыкновенное" могло подстерегать его, пашазаде, естественно, не догадывался, но отчего-то предчувствовал серьёзные перемены в собственной жизни, преподносимые дворцовой жизнью день ото дня.
Султанша, кажется, удовлетворилась таким ответом, но бей заметил, как она смотрела на него - ирония, которая резанула по самой кромке души. Такая молодая, а уже так ловко умеет осаживать одним только взглядом! Пашазаде едва заметно сглотнул: положение представлялось шатким, поскольку оскорбление султанской дочери чревато неприятными последствиями, пусть её отца уже и нет на свете. За нею стоит вся династия, и прежде всего - Махпейкер Кёсем-султан, чья безграничная любовь к внукам известна далеко за пределами столицы, и лучше с этой железной женщиной не пререкаться, если её вздумается сослать тебя в самый отдалённый санджак на пыльнейшую из работ. Посему лучше не рисковать и хранить почтительную дистанцию.