"Престранный вечер", - размышлял паша, идя по улицу в сопровождении двух телохранителей. В обычной жизни Табанъяссы привлекать внимание не любил, поэтому одевался скромно, и охрана его - тоже. Странные же чувства вызывало у паши то, что на улице было подохнительно тихой, и походило это на затишье перед грозой. С момента возвращения в Стамбул паша далеко не впервые выходил в люди, ему нравилось слушать разговоры в кофейнях, на рынках, в мейханах и в мечетях, оттуда, как из моря, можно всегда выудить ценнейший жемчуг или, к примеру, зубастую пиранью, не в меру разевающую пасть на падишаха и его сподвижников.
- Народ сегодня какой-то понурый, - негромко произнёс паша, как бы рассуждая сам с собой, - как бы дурного чего не вышло, избави Аллах.
Один из бостанджи поправил съехавший набекрень тюрбан и позволил себе ответить, чему Мехмед не только не противился, но даже был рад. Даже среди прислуги можно найти хорошего товарища, а янычарская бытность приучила искать приятелей во всех сословиях.
- Ничего не случится, паша. Кёсем-султан, храни её Всевышний, щедра и милостива, а молодой правитель прислушивается к её советам. Покуда будет так, горя нам не знавать.
- Эх, Хикмет-ага, твои бы слова да Пророку в уши. В последнее время на улицах Стамбула, да и в Сарухане, Бурсе, Изнике и Эрзуруме стали замечать неблагонадёжных говорунов. Есть у меня подозрение, что неверные или даже персы подослали к нам своих соглядатаев. Неужто не видишь?
Хикмет, высокий, крепкий добряк, пожал плечами, отчего простенький кафтан предательски треснул по швам. Табанъяссы подавил желание усмехнуться. В целом свете не сыскалось бы более добродушного верзилы, чем этот Хикмет.
- Мои обязанности куда скромнее, паша хазретлери, - сказал стражник и вновь повёл плечём. Раздался пренеприятнейший треск.
- Напомни-ка мне, дружище, какой это по счёту кафтан за месяц? - хохотнул албанец, хлопая Хикмету по плечу. Чтоб не вызывать подозрений у изредка проходящих людей, он обращался к стражникам, как к боевым товарищам.
- Пятый... - стыдливо потупился здоровяк и даже, кажется, покраснел.
- То-то. Меньше драться надо, эфенди, - глаза паши блеснули весельем. Хикмет слабо улыбнулся в ответ. Видимо, ему приятно было видеть господина в добром расположении духа.
- Паш... - начал, было, он, но Табанъяссы одёрнул его:
- Сколько раз учил, пока рядом люди, говори проще!
- Да-да, - быстро закивал Хикмет, - там какой-то шум.
И он указал громадной ручищей куда-то наискосок. Мехмед напряг зрение.  В самом деле, по улице бежали четыре фигуры, трое из которых что-то выкрикивали, четвёртая же, кажется, взывала о помощи и защите. Без каких-либо раздумий Табанъяссы вместе со своими телохранителями шагнул навстречу бегущим. Улица была освещена чересчур слабо для того, чтоб хорошенько разглядеть преследователей, и лишь когда под ноги бросилось беспомощное, хрупкое и даже, казалось, дрожащее создание, паша увидел рыжее пламя, блеснувшее в фонарном свете.
- Хатун, кто ты, как тебя зовут? - доброжелательно произнёс паша, аккуратнейшим образом поднимая и ставя девушку на землю.
- Это Зорница, паша, - шепнул второй бостанджи, покуда Хикмет обозревал будущее поле битвы, - в целом Стамбуле вторых таких огненных волос не сыскать. Она из мейханы Кривого Яни.
Вместо ответа, паша лишь коротко и сухо кивнул. Сделав знак, чтоб стражник отвёл красавицу в надёжный уголок и возвращался, Мехмед решительно шагнул к троице неизвестных.
- Кто вы, почтенные, зачем преследуете её? - голос звучал уверенно, хотя и тихо (в самом деле, не кричать же на всю улицу).
- Иди своей дорогой, ага, - выдвинулся чёрный тюрбан. Сверкнули белые зубы, отчего нечёткий силуэт сделался страшным. - Не мешай нам разделаться с ней.
- А известно ли тебе, что тебя ждёт за убийство? - Табанъяссы ещё не обнажал кинжала, а вот Хикмет уже закатывал рукава. Товарищ его, отведя Зорницу в безопасное место, уже вернулся и тоже был готов принять бой.
- За убийство - кого? Блудницы, сквернавки из мейханы неверных? Да наш повелитель и сам Аллах это только приветствуют! Отойди, сказано тебе добром!
- Невежа, - рыкнул Мехмед, - я тебя проучу.
С этими словами он первым ринулся на нахала в чёрном тюрбане, двое остальных вынули ножи и тоже вступили в схватку. Слева и чуть наискосок от паши что-то неприятно хрустнуло - кажется, это Хикмет разминал суставами, а в следующую секунду он тоже участвовал в потасовке. Драка продолжалась минут не более трёх, пока, наконец, Табанъяссы не скрутил мерзавца, опрокинув его наземь и заведя его руки за спину.
- Больше не смей, слышишь? Не смей нападать на женщин, кто бы они ни были!
- Я тебя найду... - хрипел негодяй, - найду и воздам за унижение нашего братства!
В это время Хикмет вытирал лезвие кинжала, запачканое кровью, а его напарник громко и чётко произнёс:
- На колени, перед вами Табанъяссы Мехмед-паша, куббе-визирь и соратник нашего повелителя!
- Пу... пустите, п-паша, я н-не знал... - заворошилось и задёргалось на земле. Мехмед поднялся и дал ублюдку отползти на четвереньках.
- Убил? - спросил он Хикмета, видя, как тот счищает остатки сукровицы со своего клинка.
- Жив, собака, - сморщился Хикмет, - зацепил шакала под ребро, повоет и перестанет.
Оставив нарушителей спокойствия зализывать раны, паша с охраной свернули за угол, где тихо, как мышка, сидела рыженькая хатун, почти не подавая признаков жизни.

Происшествие возле мейханы Кривого Яни все немного успокоились. Когда бостанджи вывел девушку из-за угла, паша облегчённо выдохнул и улыбнулся. Испуганная и растерянная, она выглядела обворожительно - нетрудно представить, какова она была в работа. Уличного света недоставало для того, чтоб разглядеть фигуру хатун во всей красе, но и тех слабых отблесков хватило для пробудившегося воображения. Табанъяссы на четверть мгновения прикрыл глаза, погрузившись в грёзы. Да, не такой он человек, чтоб разгуливать по кабакам и заводить любовь с тамошними распутницами, но как всякий мужчина, не был чужд соблазнам. Впрочем, сейчас он видел в девушке пострадавшую, нежели хищницу. Зорница. Имя, как водится, из края неверных - оно и понятно: пристойно ли работать в таких заведениях честной мусульманке? Ясное дело, что нет. Но, чёрт возьми, это имя хатун необычайно шло: рыжие волосы, монящий перезвон то ли дукатов, то ли ножных браслетов. Когда этот испуганный оленёнок подал голос, Табанъяссы беззвучно выдохнул - его окраска тоже показалась Мехмеду очень завлекающей.
- Пустое, хатун. Скажи, ты не очень пострадала?
Паша повернул голову и взглянул на спасённую им блудницу. Та тряхнула головой, отчего рыжие искорки блеснули в лучах уличных огней. Значит, изверги не успели сотворить с ней ничего худого.
- Господин, думаю, эти шакалы из какого-нибудь ордена. Давно в городе слухи ходят, что многие дервиши посещают таверны, думая, что им всё позволено, - ввернул словоохотливый Хикмет. Табанъяссы задумался. прикидывая в уме, возможно ли такое и, поразмыслив секунд десять, признал: возможно.
- Проверим, - коротко бросил Мехмед, даже забыв привычно отчитать Хикмета за несвоевременное соблюдение иерархии. Четверо шли медленно; паша нарочно не ускорял шага, чтоб не навредить девушке. Судя по тому, как она ступала, ноги у неё изрядно болели.
- Вот что, Юсуф, - произнёс албанец, оборачиваясь к бостанджи, караулившему Зорницу в укрытии, - вернись-ка ты в мейхану, разыщи хозяина и передай ему вот это.
С этими словами паша извлёк из-за кушака увесистый кошель с двумя тысячами дирхемов. Бостанджи принял деньги и хотел идти, но Табанъяссы остановил его:
- Да гляди: будет упираться - ты знаешь, что делать, не мне тебя учить.
Юсуф удалился скорым шагом, а оставшиеся трое решили перевести дух. Мехмед повернулся к девушке всем корпусом. Та всё ещё держалась робко, сильно ослабла и, казалось, с минуты на минуту потеряет сознания. Визирю было жаль хатун, волею случая попавшую в такую переделку, и он не видел для неё другого выхода, кроме как забрать её в свой дом и пристроить в служанки.
- Не бойся меня, - мягко произнёс султанский советник, - никакого вреда тебе от меня не будет. Ты можешь говорить?
Слабо улыбнувшись, девушка кивнула.
- Значит, тебя зовут Зорница... - медленно выговорил Табанъяссы, - Можешь рассказать о себе - кто ты, откуда родом? Если тяжело говорить, нужды нет.
Хатун некоторое время молчала, как бы раздумывая, и Мехмед не торопил её - в случае чего, она всегда может излить душу уже когда поправится. Неизвестно отчего, но, кажется, паша проникся к этой развратнице каким-то сочувствием, хотя прежде не отличался благосклонностью к гяурам, да ещё и девицам лёгкого поведения. А тут... Не иначе, шайтан толкает его на греховную стезю. И поделом.